Роман Днепровский
Казачий ренессанс, BDSM и сырые яйца
"…Мы мчались в тыл, как в поле чёрный вихорь,
Решив, что смерть не люба казаку!
Как развивались пейсы наши лихо,
Сплетаясь с гривой конской на скаку!…"
(Еврейская Казачья)
Вчера зашёл у нас разговор о возрождении в нашем крае славного и христолюбивого казачьего воинства – и я вдруг с ужасом осознал, что эта увлекательная тема каким-то непостижимым образом до сих пор оставалась за рамками моих публикаций. А это – совершенно несправедливо, хотя бы, уже потому, что говорить об Иркутске нашей юности и ни разу не упомянуть об увлекательном процессе возрождения местного казачества – значит, пропустить целую главу истории родного города. Очень весёлую главу – местами, даже комичную.
Я понимаю: едва лишь заговорив о возрождении в нашем крае казачества, я автоматически перемещаюсь в категорию жидомасонов, русофобов и врагов казачества – но, что поделать? – такова участь практически каждого, кто заведёт речь об Иркутском Казачьем Войске. И это совсем не случайно: в Иркутске процесс возрождения казачества происходил, можно сказать, на глазах у всего города, и был столь фееричным, что, пожалуй, у каждого иркутянина остались о нём самые яркие и незабываемые впечатления. Вот своими-то воспоминаниями и впечатлениями я сегодня и решил поделиться…
…Глядя на иркутских казаков начала девяностых, одна моя подруга юности задумчиво произнесла фразу, ставшую для меня, ни много, ни мало, настоящим эпиграфом ко всему этому процессу казачьего ренессанса. Произнесла она, буквально, следующее: " – Ну что вы ржёте над ними? Зачем?… Они ведь – подлинное украшение нашего города! Только представьте себе стаю серых городских воробьёв, среди которых каким-то чудом оказалась пара волнистых попугайчиков! Вот и казаки на иркутских улицах – вроде тех попугайчиков в воробьинной стае будут…"
Признаюсь: для меня долгое время оставалось загадкой: откуда вдруг в родном городе, совершенно никакого отношения к казачеству не имевшем, в 1992 году вдруг появилось столько казаков? Нет, была, конечно же, когда-то в городе небольшая казачья станица, была… И даже улица сохранилась в Иркутске с названием "Казачья" – правда, при совецкой власти её название немного подправили, сделав её "красноказачьей" – но, даже и в таком виде, топоним сохранился. Однако, топоним – это, скорее, отголосок прошлого – а вот откуда в самом начале девяностых в городе вдруг появилось такое обилие казаков, для меня – да и не только для меня, но и для большинства иркутян – таки оставалось загадкой.
Высказывались на сей счёт самые разные предположения, и наиболее правдоподобной теорией происхождения казачества в родном городе мне кажется та, что утверждает, будто это самое Иркутское Казачье Войско было ни чем иным,как замаскированным под общественную организацию BDSM-клубом. В пользу этой теории говорит и то, что главное, чем запомнились иркутянам казаки, были их перманентные игрища с плётками и регулярная порка отступников и ренегатов прямо на дворе казачьей Управы.
Несколько лет назад у нас с супругой была квартира в доме, который к этой самой Управе примыкал торцом. Правда, в те годы, когда мы там жили, казачий ренессанс уже пошёл на спад, многочисленные казачьи сходки сошли на нет, а двор Управы казачий атаман превратил в небольшую платную автостоянку – надо же атаману на что-то существовать, верно?… Соответственно, и охраняли платную парковку сами же казаки – не знаю, правда, получали ли они за это дело какую-то зарплату, или несли охрану на общественных началах, "за идею", так сказать… Всякое может быть. Об этом периоде жизни под боком у казачества мы с женой сохранили самые яркие воспоминания.
Дело в том, что небольшое каменное здание Управы находилось в глубине двора, а с улицы попасть во двор можно было только через калитку. Калитка же была оборудована какой-то щеколдой, которая автоматически захлапывалась изнутри, и которую не было никакой возможности открыть снаружи. А ещё эта калитка была оборудована кнопкой дверного звонка, провод от которой тянулся, непосредственно, к самому звонку – огромному электро-монстру, наподобие тех, которые ставятся в качестве звуковой сигнализации, или устанавливаются в школах для подачи сигнала на перемену.
Казаки на своей автостоянке дежурили, как правило, по двое-трое человек, и очень любили коротать ночь, сидя за бутылкой водки. На дежурство они заступали, как правило, в восемь часов вечера – а первая бутылка выпивалась строго после 23.00.: раньше этого времени мог запросто нагрянуть с проверкой атаман. Бутылка водки настоящему казаку – что слону дробина, поэтому в районе полуночи станичники обязательно делегировали кого-нибудь за второй, а часам к трём ночи – и за третьей.
Обычно, казачий засланец выходил в город, не поставив щеколду калитки на предохранитель – поэтому, вернувшись из ночного магазина, оказывался перед закрытой дверью. Здесь и начиналось самое интересное: гонец нажимал кнопку звонка – раз, два, три – и звонок радостно откликался, оглашая окрестные дворы своим звоном. Звук у звонка был громкий, сильный – а окружавшие казачью Управу со всех сторон четырёхэтажные "сталинки" отлично отражали этот звук от стен, служа, таким образом, дополнительными резонаторами.
Итак, водочный засланец звонил. Где-то, после третьего звонка во двор Управы выползал его кореш, и истошно орал:
– Кого тут, на хер, черти носят среди ночи?!!…
– Саня, это ж я! – орал гонец с той стороны калитки, – открывай, давай!
– Так это ты, Лёха? – уточнял станичник, стоя на крылечке управы.
– Да я это, я! – орал Лёха из-за забора, – открывай скорее!
– А нахер ты калитку-то захлопнул? – любопытствовал Саня с крыльца, – я же тебе говорил, чтобы ты её не захлапывал – а ты взял, да и захлопнул…
– Да я ж не нарочно! – орал Лёха, – она сама захлопнулась! Ну, открывай, давай!
– Погоди там пока, – отвечал Саня, – щас до нуждника схожу, вернусь обратно, и открою! – и шёл в деревянный щелястый сортир, располагавшийся на заднем дворе Управы.
Случалось, что в этом сортире казак засыпал, и тогда Лёха опять начинал жать на кнопку звонка. Тогда из Управы выходил казак Петро, и у них с Саней происходил следующий диалог:
– Кого это, б**дь, тут среди ночи носит? – грозно вопрошал Петро с крыльца, – х*ли звонишь, каззёл? Ща выйду – п**дюлей огребёшь!!!
– Да это же я, Лёха! – орал гонец, – открывай уже!!!
– Так это ты, Лёха? – уточнял Петро.
– Да я же, я! – продолжал орать Лёха, – я пузырь принёс, открывай!
– А зачем ты калитку захлопнул? – подозрительно спрашивал Петро, – Саня же тебе сказал, чтоб ты её не захлапывал – а ты захлопнул…
– Да она сама захлопнулась! – по новому кругу начинал объяснять несчастный Лёха, – я и не хотел, чтобы она захлапывалась – а она захлопнулась…
– А где Саня? – ещё более подозрительно спрашивал Петро, – он же, вроде, тебе открывать пошёл. Где он?
– Да он в сортир пошёл, – объяснял Лёха из-за забора, – да, кажись, уснул там, в сортире-то…
– И чо теперь? – вновь вопрошал Петро с крылечка.
– "Чо – чо"! Открывай, давай! – голосил Лёха с улицы, – я уже задолбался тут стоять! Я ж тут с пузырём стою!…
– С пузырём – это хорошо! – философски констатировал Петро, – щас, погодь: пойду, возьму ключи от калитки, и открою тебе, – и Петро уходил в Управу.
Иногда бывало так, что Петро срубался сразу же, зайдя в Управу, и через некоторое время Лёхины матерные вопли и звонки возобновлялись. Эти вопли и звонки будили уснувшего в сортире Саню, и он шёл выяснять, кому это не спится в ночь глухую, удостоверял Лёхину личность, интересовался, зачем это Лёха, уходя, захлопнул за собой калитку. Потом разговор переходил на Петруху, который ушёл в Управу за ключом от калитки, да там и срубился…