А Маринка купалась — отводила душу.
Она вытаскивала покорного Аркадия Борисовича на моцион вела его вдоль реки, и гордо входила в теплую прозрачную воду там, где расположился большой пляж, где купалась местная дачная молодежь и заезжие — на машинах — москвичи. Она шла в воду, провожаемая оценивающими взглядами мужчин, с их присвистываниями и прицокиваниями — «вот эт-то да, ай да хороша, девица»… Она выходила из воды, и подхватив с травы свое платьице, шла по бережку — к березовой рощице. И там… И там, молча посидев на траве, снова входила в воду, плавала между листьями кувшинок, испытывая какой то таинственный восторг от неожиданных прикосновений невидимых водорослей или таинственных рыб к ее бедрам и животу.
А вечером они шли гулять по поселку.
И такими странным и неестественными показались ей вдруг их с Савицким отношения. Вот у чьей то калитки собралась кучка местной молодежи. У одного транзисторный магнитофончик. У другого парня — гитара. Девчоночий смех… И мальчишки оценивающими взглядами провожают ее — Маринку. А она идет с этим пожилым пятидесятилетним дачником… И он говорит что то интересное. Про звездный свет. Про Эммануила Канта. Про генезис интереса интеллигенции к научной фантастике…
Мальчишки возле калитки, что с гитарой, на такие умные речи, конечно не способны. Им бы все хихоньки да хахоньки. Но Маринке вдруг отчаянно захотелось вернуться к тем ребятам, которых они с Савицким оставили только что позади… Вернуться и влившись в их компанию, пойти на всю ночь куда-нибудь на бережок. Попеть у костра. Пострелять глазками на юного гитариста. А может и целоваться потом с этим гитаристом семнадцати годов.
А Савицкий? Ведь он не просто так обхаживает ее вот уже почти целый год. Он же хочет с нею спать. Только не говорит в открытую. Ждет, когда она сама на него с поцелуями накинется? А она? Сама она? Чего ж она принимает его ухаживания? Чего ж она не прервет эту дружбу?
Сколько раз уже говорила себе, не поеду больше к нему. Неудобно. Он деньги тратит. Он надежды какие то питает. И от этого растет ее моральный долг.
Что же ты, — скажет он потом, сразу не ушла, а каталась на дачу, пользовалась, отдыхала, пила, ела?
А она — девочка такая наивная — глазками — хлоп-хлоп, — не думала я ничего такого плохого. Думала, вам со мною тоже интересно…
Интересно ему!
Ему интересно не разговаривать со мной, а разглядывать меня, да мечтать.
Так что, мы вроде как и в расчете.
По честному бартеру.
И потом, Маринка все же ловила себя на подленькой такой мыслишке, что… А может и выйти за него?
Дача под Москвой в красивом и престижном месте. Машина старая? Так у него деньги есть — купит и новую. Квартира в центре.
Доцент?
Говорит, что докторская почти готова.
И прописка московская.
И место в аспирантуре потом…
А надо ей это?
А надо ли ей это точно?
И все же так хочется побежать к тем ребятам. Которые с гитарой и магнитофончиком.
Это как в раннем детстве, когда с папой и мамой еще — ходила она в гости к их друзьям где были одни взрослые… А тянуло ее на улицу, где соседские ребята — ее сверстники в казаки-разбойники играли.
Так и с Савицким.
Вот выйду за него… Вдруг выйду за него… Буду ли я ему верной женой?
А сам то он что об этом думает?
Они шли и шли. Савицкий с осторожной робкой деликатностью держал ее под локоток. И все говорил-говорил… Про пьесы Сартра, про романы Камю… И теребил ее локоть.
А Мишка, тот всегда к груди лез напролом…. Мишка.
И этот ведь, поди мечтает тоже.
У мостика через ручей. У узкого такого мостика, опершись на перила стояли пять или шесть пацанов. Не москвичей. Не дачников. Местные — их сразу видно.
Курили.
Савицкий напрягся весь. Она по электричеству его пальцев на ее локотке это почувствовала.
Один из пацанов длинно и витиевато выразился. Матом. Причем с намеком. На их с Савицким отношения.
И ничего…
Савицкий на минуту только замолчал.
А потом, когда они прошли шагов сорок, как ни в чем ни бывало, продолжил про Сартра и Камю.
Нет!
Нет! — подумала Маринка.
Никогда!
Никогда она с ним не будет.
Никогда.
Думала она в тот жаркий субботний день. В тот самый субботний день, когда в полутора тысячах километров южнее — ее любимый готовился к первой брачной ночи. И не с ней. А с нелюбимой девочкой Галей.
………………………………………………………………………………..
— Ах, Москва! Сколько нежных девичьих сердец очерствело здесь — ради тебя, Москва! Ради того, чтобы породниться с тобой — Москва, сколько девочек, нарушая природный порядок — пало в объятия скучных, пропахших валидолом стариков!
Так думал Дима Заманский, накручивая километры на спидометр своего новенького Бэ-Эм-Вэ, гоня машину от Москвы на юг — туда, где у него были дела, где ждал его Султан Довгаев.
— Но, может, это правильный природный путь? Может, девочки и должны принадлежать не сверстникам, едва научившимся курить и пить спиртное, а доставаться тем мужчинам, которые могут составить настоящую партию? Может в этом — правильность природного пути? Но как тогда быть с природой первой любви?
Так думал Дима Заманский, тонкой итальянской подошвой нажимая на легкую педаль газа. И послушный рулю Бэ-Эм-Ве несся по Киевскому шоссе, играючи обгоняя «жигули» всех марок и мастей.
4.
Похороны отца — вся эта страшная неделя — стали для Марины каким то бредом наяву. Она даже не помнила, ложилась ли спать все эти пять последних суток, или нет. Все происходящее оставляло в мозгу только какой то касательный след, словно она смотрела кино на пороге засыпания, словно сквозь дрему слыша все эти бесконечные слова сочувствий и ободрения.
Ах, если бы не поддержка и не помощь соседей и друзей отца, она не знала бы, как и быть! Особенно хлопотали Петр Тимофеевич Маховецкий и Владимир Петрович Корнелюк. Если бы не они…
И Маринка даже как то удивительно спокойно для себя самой принимала участие Петра Тимофеевича, несмотря на то, что тот стал вдруг Мишке тестем… Ее Мишки тесть.
Телеграмма из Новочеркесска уже сутки дожидалась под ее дверью в Химках, когда Маринка в очередной раз вернулась с дачи Аркадия… Аркадия Борисовича. И телефон уже сутки, как трезвонил учащенным междугородним звонком.
Умер папа!
Она не помня себя, бросилась в аэропорт. А там… Боже! Сентябрь — разгар сезона. А ей до Минвод… И телеграмму похоронную впопыхах дома забыла.
И какой-то остряк в очереди крикнул — «чего вы ее пускаете без очереди — врет она, что на похороны, посмотрите, хахель, небось ейный позвонил, приезжай ко мне на курорт»…
……………………………………………………………………………………
«Нет худа без добра, а добра без худа», любил говорить отец. И действительно, пока Маринка боролась за место в самолете, она даже немного отвлеклась от мрачных мыслей. И почувствовала некое подобие радости, когда, наконец, угнездилась в кресле у окна. На самолете Маринка до сегодняшнего дня летала только один раз и у окошка сидела впервые. Не успела она подумать, что ей повезло, как жизнь поставила все на свои места: в кресло рядом с ней приземлился краснолицый мужик лет сорока со взглядом, острым как рыболовный крючок. Перехватывать такие взгляды нельзя, Маринка знала, зацепится. «Этого нам только не хватало…» вздохнула она. В этот момент на табло появился значок с перечеркнутой сигаретой и надпись «Пристегните ремни». Маринка почувствовала, что волнуется, как перед экзаменом. Левый ремень нашла без проблем, а правый никак не вытаскивался из-под грузного соседа. «Разрешите..», — сказала она и не поднимая глаз вырвала, наконец, второй край ремня. Стюардесса задержалась около их ряда и со строгим лицом ждала, пока Маринка справится с непослушным замком. И от этого опять не получалось. «Да вот так, девушка!» — к ней потянулись руки соседа, и замок щелкнул. Маринка сказала «Спасибо» как можно нейтральнее. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. «Я вам, кстати, и расстегнуть могу… если захотите» — многозначительно добавил сосед. Чего-то в этом роде она и ожидала. Поэтому пока решила не отвечать. И закрыла глаза… «Экипаж самолета Ту-144, следующего рейсом 785 по маршруту Москва- Симферополь рад приветствовать вас на своем борту….» Ту 144 вырулил на взлетную полосу, разогнался и, подрагивая от напряжения, стал набирать высоту. И тогда она открыла глаза и увидела, как московские земли стремительно уходят от нее вниз…