— Маринка, лишь бы Сереженька был с нами!
— Спасибо, милая.
— Ну что ты!
— Но ведь это наш дом.
— Сереженька важнее. Ему там очень плохо, да?
— Ой, не могу!
И сестры плакали, не стесняясь своих зареванных лиц.
— А где жить будем, если денег потом не найдем отдать?
— А жить без Сережки мы тоже не сможем, ведь правда?
— Правда.
………………………………………………………………………………………….
Марина не хотела и не могла позволить себе поверить, что Клейнман ее обманул. Она не могла поверить в это, просто чтобы не сойти с ума от горя.
Когда в адвокатской конторе на улице Ленина, где у Клейнмана был кабинет, ей сказали, что он уехал и больше здесь не работает, она вдруг почувствовала, что не может стоять на ногах.
— Как не работает?
— А вы разве не знали? Он в Америку уехал — на пэ-эм-же… на постоянное место жительства, у него и брат давно там.
— А как же Сережа? А как же деньги? Ведь он взял!
— Ничем не можем помочь, он все свои дела передал адвокату Шалимовой.
В кабинете Клейнмана и правда сидела теперь болезненно-худая женщина Галима Халиловна Шалимова. Дело Сережи она видела, но ни о каких деньгах, разумеется, и знать не знала.
— А вы не знаете, он перед отъездом кому-нибудь там передавал?
— Что?
— Деньги.
— Кому?
— Ну там…
— Где?
— Ну там..
— Так дела, девушка не делаются… Мне вас очень по человечески жаль, но ничем я вам помочь не могу…
И Марина вспомнила. Вспомнила, как преодолевая страх, на подкашивающихся ногах, шла за своим чеченцем к нотариусу, как подписывала бумаги, почти не различая, где ставит подписи.
— Вот здесь, вот здесь, и еще раз вот здесь, — подсказывал нотариус, друг или родственник Руслан Ахметовича.
И вспомнила, с каким страхом, что ее обворуют, везла она эти двенадцать тысяч Клейнману в Ставрополь.
— Ну что? Скоро теперь Сережу освободят? — искательно заглядовала она в глаза адвокату.
— Ну, сперва следствие закончится, потом суд… Вы не волнуйтесь.
Но сердце у нее болело. Она и спать стала с Юлькой вместе. Как в раннем детстве. Обнявшись крепко-крепко.
Боже, как же она теперь Юльке скажет про Клейнмана и про деньги? Как же там Сережа в этой тюрьме? И как же они теперь будут жить?
Это за грехи мои. За аборт. Это за грехи.
Но почему же и Юлька за это расплачиваться должна?
Марина металась по городку — снова заходила к Маховецкому. Петр Тимофеевич два часа промурыжил ее в приемной, а потом, впустив-таки в кабинет, и выслушав ее сбивчивый рассказ, жестко сказал,
— Дура ты. Дура ты набитая. Я тебе этого адвоката посоветовал, но что из этого вытекает? Разве я знал, что он в Америку собрался? Я его знал как хорошего специалиста по уголовным делам. Но то, что он штучка, — это надо было самой глаза иметь. Такие деньги! Так что, ничем я тебе помочь не могу.
Димки Заманского нигде не было. Она опять сходила к его матери, но Софья Давидовна снова назвав ее «деточкой», как и в тот раз запричитала, что Димочка ее совсем пропал, и что неизвестно, где его искать.
Корнелюк все еще раскатывал где то на Диком Западе, а чечен вдруг как то резко к ней переменился.
Стал придираться по работе. Два раза бросил ей платежные ведомости в лицо, с бранью и угрозами уволить к такой то матери. А потом, через неделю вдруг сказал,
— Я знаю, неприятности у тебя. Но у меня тоже неприятности. И мне теперь деньги нужны. Я твою закладную продал — родственнику моему дальнему. Так что он хочет в свой дом теперь переехать. Месяц сроку тебе. С дома — съезжай.
Вечером сели Маринка с Юлькой на папину никелированную кровать, и тихонько завыли.
— Если Сереженьку далеко пошлют, в Сибирь или еще куда, я за ним поеду.
— И я с тобой, куда же я теперь без тебя?
— Устроимся работать. Поселимся где-нибудь поблизости — ему легче будет…
— А когда его освободят, втроем заживем.
— Будем работать, и деньги эти заработаем — накопим. И дом наш вернем.
— А как ты думаешь, за что нам так досталось?
— Как?
— Сперва мама, потом папа, потом Сережа, а теперь дом…
— Главное, что мы с тобой вместе. И главное, что Сережа жив.
— Но за что?
— Не думай об этом. Главное, что я тебя люблю. И Сережу люблю.
— И я тебя.
— И никогда вас не брошу.
Родственники Руслан Ахметовича приезжали в четверг. Приехали на белых «жигулях» шестой модели с чеченскими номерами. Вошли в дом без стука. Как в свой собственный. Ходили — смотрели везде, заглядывали и в кладовки, и в погреб и в гараж. Чеченцы буквально источали надменное превосходство. Марину с Юлей, они как бы даже и не замечали, словно девочки были не живыми существами, а старой ненужной мебелью, которую въехав сюда, новые хозяева непременно выкинут.
— К следующей субботе — съезжайте, — сказал старший, выходя со двора. И не потрудившись даже закрыть за собой калитку.
6.
Вылетая из Нью-Йорка, в зоне аэропортовского такс-фри, в ювелирном бутике Владимир Петрович решил вдруг купить золотой браслет. Не себе. Марине. Браслет двуцветного золота с маленькими бриллиантами. Две тысячи долларов…
— Ты че, Петрович, умом рехнулся? В Египте и в Турции таких цацек по шестьсот баксов максимум — одним местом ешь! — возмутился было его товарищ по турне Федулов — зав отделом торговли из Ростова.
— Ты, Федул, помолчи. Ты ее не видел.
— Кого?
— Дочку мою.
— У тебя разве есть дочка?
— Да не совсем чтоб моя… Понимаешь, друг у меня погиб. А у него трое остались. Да еще и без матери.
— А-а-а…
— Вот тебе и а-а-а… А старшая, ей теперь двадцать, красавица, ну просто не могу!
— Так женись, старый ты козел! Тебе скоро пятьдесят, не век же холостяком бегать? Сколько у тебя баб было? Миллион?
— А ты завидуешь?
— Женись, дурило!
— Ну ты даешь… Она мне почти как дочь.
— Не родная, значит и не дочь.
— У нас двадцать пять лет разница.
— Ну и что? Феоктистов вон, бывший первый секретарь Первомайского райкома, который теперь птицефабрику в Первомайском приватизировал, он постарше тебя, а развелся и на молодой женился. А тебе и разводиться не надо.
— Слыхал я эту историю…
— Ну!
Когда в пятницу Марина вдруг увидела возле калитки знакомый бутылочно-зеленый джип, она сразу поняла, что все теперь образуется. Что все теперь образуется, но она при этом должна будет заплатить по счетам. А может и своим счастьем. Счастьем, которого нет. Или надеждой на так и не найденное счастье.
А в тот же вечер позвонила Владимиру Петровичу его старая подруга. Старая боевая подруга, как называл ее Корнелюк, или старый боевой конь, как сама себя шутя называла Наташа, имея ввиду и ту легкость, с какою она при первом его свисте — всегда прибегала и была готова нестись с ним куда угодно- хоть в дождь, хоть в снег, хоть на войну, хоть на край света. Однако, в большинстве случаев их совместной биографии, что длилась уж лет десять с небольшим, Владимир Петрович по преимуществу вывозил Наташу не в снег и не в холод и не на войну, а совсем наоборот, в Сочи, в Анапу, в Турцию, на Кипр и даже в Испанию и Италию…
— Ну как съездил? И что ты мне привез? Себя?
— Не знаю, Наташа…
— Как это? Ты там что — женился в Америке?
— Нет, в Америке я не женился.
— Да что с тобой? Какой то ты не такой. Может мне приехать?
— Не надо, Наташа.
— Что, не надо?
— Я тебе потом позвоню как нибудь.
Ну как это женщины чувствуют? По интонации голоса что ли? Ну ничем себя не выдал. Неужели действительно, как в статье, что читал в самолете, про этих бабочек, что на расстоянии в тысячу километров чувствуют то, что чувствует другая? Как женщины догадываются, что ты уже принадлежишь не этой, а другой? А что, я разве принадлежал Наташке? У нас с ней было что то вроде бартера. Тебе хорошо и мне хорошо. Красивая баба и успевший в делах мужик. И оба в принципе свободны. Так что, ни я ей, ни она мне — никто друг другу не принадлежал. Хотя, предполагаю, она и хотела, может быть, чего то большего. Конечно, хотела. Как пить дать. Все бабы хотят замуж и детей хотят. Только не все умеют свою жизнь устроить. Недаром говорят, не родись красивой, а родись счастливой. А Наташка — красивой уродилась. И слишком гордой. От меня ждала, когда я созрею. И что? Созрел? Неужели созрел? Только не для нее… И неужто Маринка? И ведь в Нью Йорке — в аэропорту, подарок… Я не купил подарка Наташке, как всегда покупал. Сколько я денег на нее извел в свои времена! Нет, не жалко. Бартер. Бартер. Тебе хорошо и мне хорошо. А мне с ней было хорошо. Но теперь, теперь, вряд ли будет. Что такое? В девчонку. В пацанку. А как влюбился!