Сереге накупили всего чего он хотел — высокие мотоциклетные ботинки на толстой рифленой подошве, камуфляжные брюки — просто писк! И кожаную куртку-косуху на ста молниях и с миллионом заклепок по спине.
Юльке — кожаное макси — пальто до самого пола.
— Это тебе на вырост, дура, — съехидничал Серега
Потом купили Юлечке две пары джинсов — каких в Ростове ни у кого нет. Зеленые и бордовые. С цветными кармашками. Потом всяких ти-шорток, шляпу смешную, зонтиков штуки три, туфли…
А Маринка выбрала себе шерстяной строгий костюм английского стиля. Бизнес-вумэн. К нему туфли и сумочку. А потом туда же — плащ-парку и шляпу. Потом не удержалась и тоже купила себе веселенькие джинсики. И покуда мерила, Вова все порывался в кабинку подглядеть. А она ругалась на него из-за занавески. А девушка-итальянка, одиноко наблюдавшая этих русских — понятливо улыбалась.
Вова дико ругался, потому что ни его пластиковая «виза», ни «мастер-кард», оформленные ростовским отделением Бета-банка в универсаме не проканали.
— Я им там всем башни вернусь — поотшибаю! Они мне мамой клялись, что все в порядке будет…
Хорошо — запасливый Вова наличных долларов с собой захватил вдоволь.
— Милый, милый, милый, милый, милый, -
Нараспев говорила ему Маринка, когда после обеда они ползали по огромной Маринкиной кровати. Она пальчиком чертила по его рыжей веснушчатой груди и твердила,
— Милый, милый, милый, милый, милый,
……………………………………………………………………………………
Пока за окном самолета угасал вселенский закат кисти Рафаэля, они еще отталкивали друг друга, чтобы увидеть всю панораму целиком. Юлька прижалась к стеклу носом и не отлипала ни разу, до тех пор, пока смотреть уже было не на что. Восхищалась молча и глубоко. Серега выдавал свои «Ух ты, классно!», «Клево» и «Вааще». Смотрели и пытались запомнить на всю жизнь. Во всяком случае, Маринка запоминала сознательно, а не просто глядела. Запоминала, потому что рядом с ней сидел Володя. И даже мощь заката вместе с яркостью мироздания казались ей продолжением его лучших качеств.
В чем-то она была права. Ведь не было бы его, не увидела бы она этого заката. А если бы и увидела, то совершенно другими глазами.
От ребят Маринку отделял проход. На заходящее солнце она смотрела в их окно, сидя боком в кресле. Когда закат отболел, и умер, облака внизу стали похожи на темно-серую пыль в неряшливом доме. А сверху и сбоку в космически темном небе появились звезды. Серега важно скрестил на груди руки и глубокомысленно закрыл глаза. В полумраке салона сон сморил всех. Маринка передала свой свитерок Юльке, что бы та устроилась поуютнее. А когда обернулась, наконец, к Володе, он тоже уже засыпал. Улыбнулся, не открывая глаз, нашел ее руку, да так и оставил в своей ладони. Это уже стало для него привычным жестом. Привычным и необходимым…
Отсутствие желаний — состояние достойное буддийского монаха. О том, что она близка к тибетскому идеалу, Маринка узнала внезапно. Просто увидела, как чиркнула по темному небу падающая звезда. В эту долю секунды душа ее заметалась, выискивая в своих закромах хоть какое-нибудь стоящее желание. «Ой, не успею…», — промелькнуло в голове, — «ну, гасни ты, что ли скорее!». Но самое смешное, что живучая звезда, будто издеваясь, все кроила и кроила свой шов по небу, и Маринке стало совершенно ясно, что в запасе у нее не осталось ни одного животрепещущего желания. И вот когда она заученно, как «иже еси на небеси» начала шептать «что бы все были живы и здоровы…», звезда не дождалась и погасла. Долго ждала она от Маринки чего-то очень важного, да так и не услышала. А выполнением таких банальностей, как всеобщее здравие, звезды обычно не занимаются. Вот если бы чуть-чуть поконкретней…..
В Италии она впервые почувствовала радость от своей красоты. Ее принимали восторженно — апплодировали, посылали воздушные поцелуи просто проходя мимо по улице и обязательно экспансивно кричали «Белла», как старой знакомой. При этом Маринка совершенно отчетливо понимала, что все эти возгласы происходят от природной итальянской любви к прекрасному. К ней, как к личности они никакого отношения не имеют. И это было чрезвычайно приятно. К тому же, она несколько раз видела, как точно также поступают при виде других симпатичных девушек. А ими итальянская земля была богата. Маринка сначала смущалась и даже украдкой поглядывала на мужа, может ему это неприятно? Но Володе, кажется, это доставляло вполне ощутимое тщеславное удовольствие. Ведь любому мужчине приятно, когда его женщину считают красивой. Особенно, когда при этом на нее не претендуют. Для Маринки это был просто праздник. Женщина в ней цвела и доверчиво распускала лепестки.
В Москве она уже успела привыкнуть к другому. К тому что взгляды она ловила наглые, липкие и голодные. К тому, что в транспорте смотреть лучше в книгу или под ноги. И что темными вечерами топать к себе через пустырь лучше всего широкими шагами, ссутулив спину и надвинув на глаза шапочку. Она делала это инстиктивно, когда слышала, что сзади кто-то идет. Не то, что бы она боялась. Просто, очень не любила уличных знакомств. А они сыпались на нее, как назло. Большинство удавалось пресечь в корне. Однажды приятный молодой человек взял ее под руку и просто предложил: «Девушка, пойдемте прожигать жизнь!». А она задумчиво ответила: «Я, кажется, уже прожгла…» И молодого человека, как-то вдруг рядом не стало. Испугала она его.
… Маринка не могла заснуть. Ей хотелось любовно перебрать все свои свежие воспоминания. А одной ей в последнее время оставаться практически не удавалось. Самолет как-то подозрительно бесшумно летел. Это что бы никого не разбудить, потому что ночь… — подумала Маринка и сама засмеялась. Тихо было просто потому что никто не разговаривал. Маринка задержала взгляд на своих новых черных брючках и пожалела, что помнутся. Вся она была новенькая. И загорелые до черна руки свои с золотым браслетом и с обручальным кольцом не узнавала. И то, что происходило в душе тоже было новеньким….И ей эти перемены были по душе….
«Чао БэБэ» — повадился ей говорить лучезарный итальянец на ресепшене. Она улыбалась ему, но не очень уверенно, потому, что не понимала, почему он ее так называет. И однажды, когда ей нужно было забежать в отель за забытым купальником, она преодолела некоторую неловкость, (все таки с иностранцем говорила впервые), и попыталась на слабеньком своем английском узнать, почему он ее так называет. Итальянец понял, довольно разулыбался, посмотрел на нее загадочно, помолчал для полновесности и сказал только «БэБэ — Брижит Бардо. Белиссима!». А когда вечером она рассказала Володе, про БэБэ, он рассмеялся. «Я правда похожа?», спросила она с какой-то детской надеждой во взгляде. «Только со спины», сказал он, улыбаясь. «А лицом?» — спросила Марина, которая Брижит Бардо себе представляла плохо. «Боже сохрани!» — ужаснулся он. «Ты же не болонка! Ты красавица! И вообще, Мариша, девочка ты непростая… Знаешь, только не обижайся…ты как обложка плэйбоя с ликом Божьей матери. Гибельная девочка. Хорошо, что теперь моя. Мир, можно сказать, спас».
Когда забрали Сережку, и она тут же стала терять все к чему притрагивалась только потому, что пыталась что-то делать, а не сидеть сложа руки, она с ужасом поняла, что сделай она еще хоть шаг — и потеря не заставит себя ждать. Выбирать-то особенно не приходилось. Из ценностей оставались только она сама и сестра. Ясность эта пришла к ней, как во сне, когда нелепейшие вещи кажутся сами собой разумеющимися. И она, не робкого десятка девочка, вдруг стала бояться не чего-то конкретного, а вообще всего.
А он спас. Пришел, как анальгин во время жуткой головной боли. И снял ее. И ей не надо было больше ничего делать. Она просто доверилась. Он только сказал ей — Делай так, как я говорю и не делай так, как я не говорю. Это было волшебство. «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете…»
Он не ставил ей условий. И это приятно удивило. После того, как все ее самостоятельные попытки изменить ход вещей напарывались на постоянные условия: или — или. А самое ужасное — условия эти вероломно не соблюдались. Она просто потеряла ориентацию. Как играть в эту игру, когда правил не существует.