Всю ночь они пили с подполковниками в их баньке на спортивной базе военного городка. Дима рискнул. И выдал каждому аванс, по пятьдесят тысяч наличными, чего раньше никогда не делал.
Убьют?
А и могут прямо вот тут в баньке и убить. Потом пол отдерут, под пол его засунут, цементом сухим засыплют чтоб не вонял. И никто его пять лет не найдет.
Но в одно верил Дима, когда с видимым спокойствием потягивал пивко под шведский «Абсолют». Верил в их — подполковников неистребимое желание получить еще по сто тысяч через два дня…
И это сработало.
Груз, под видом обычной колонны тылового снабжения дивизии генерала Батова, должен был выйти завтра вечером. В условленном месте колонну должна была ждать засада. Солдат — водителей убьют, немногочисленную охрану — перестреляют. Издержки бизнеса. Без этого — никак.
И Дима понял. Теперь… Теперь — это дело — последнее. И для него, и для этих черных подполковников. И дай ему Бог — живым послезавтра остаться.
По спутниковому звонил Султану.
Тот обещал, что девочка «сто процентов» уже завтра будет не у похитителей, а у него — полевого командира Довгаева.
— Султан, что бы со мной не случилось, как товар получишь, сам девочку перешли в Новочеркесск!
— Будет…
Черные подполковники не меньше его нервничали.
Даже если контрразведка ничего не раскопает, им все равно почти трибунал — как колонну без охраны да без согласований посылали?
Но, видать, у них там тоже все смазано-подмазано. С прокуратурой.
— Деньги когда?
— Когда по телефону подтверждение получу.
— Сам передашь.
— А я вам лично что, очень нравлюсь? Я перешлю.
— Тогда сам в залоге будешь.
— Тоже не пойдет.
— А что в залог?
И тут Дима окончательно понял, что они не оставляют ему будущего. Всегда в любой сделке у них был элемент доверия в расчете на следующее сотрудничество. А тут — они как с незнакомым. Значит — кончать меня решили.
— Вы, я вижу, ребята умные…
— Да уж, не дураки.
— Но и мне надо как то свободу маневра иметь. А иначе, какой бизнес?
— Ты о чем?
— О том, о чем вы думаете. О дефиците доверия.
— Такой расклад, братка.
— Надо сделать так, чтоб всем было…
— Короче, кто в залоге?
— Я голый…
— Мать у тебя есть.
— Вы серьезно?
— При таких рамсах, братка, все серьезно.
— Понял
— Вот и хорошо, где мама твоя, мы знаем. И не забирай ее никуда. Если что, не обессудь.
Дима понял, что в этом жестоком мире, это теперь единственно возможное тонкое зыбкое соединение, куда включились жизни дорогих ему людей… Маринки, ее сестры, его мамы. И никак иначе, вынув кого либо из этой более чем странной электроцепи, включить систему было теперь нельзя.
Впрочем… Мама об этом никогда не узнает.
А если узнает, то всем уже будет все равно.
Мама теперь была залогом его Димы честности по отношению к черным подполковникам. Все понимали условия игры, но никто не объявлял их в слух. Такая петрушка.
Самому Диме оставаться у них нельзя. Отдаст деньги — убьют и оружия Султану посылать не станут. Но их надо мотивировать второй частью денег. А здесь — они не верят Диме. Колонна уйдет, а он смоется, и денег не отдаст.
Поэтому по компьютерному умолчанию в игру вводился залог в виде мамы. Сорвется платеж — за пять тыщенок киллера — всегда наймут. И дело это здесь не хитрое.
Так что, Димка должен был как только получит по телефону подтверждение от Султана, послать своего курьера — попку, с пакетом денег. И тогда все разойдутся… Только б не сорвалось!
10.
Рядовой Пеночкин служил трудно. Наверное, оттого, что характер у него был смирный. Никого не хотел обижать. А вот его обижали все кому не лень.
Выражаясь армейским языком — «чмурили». И как своего — ждал рядовой Пеночкин приказа на увольнение нынешней банды дедов-дембелей, ждал, когда они обопьются своей водки, как от пуза напились на недавнюю еще стодневку, и как напоследок вдоволь покуражившись, разъедутся наконец по домам и станет ему — рядовому Пеночкину тогда полегче… А там, через годик и сам уже начнет считать деньки, по сантиметру отрезая каждый вечер от ритуального портновского метра.
А пока. А пока — очень трудно дается ему эта служба.
Вот ставят машины на «тэ-о». На техническое обслуживание, значит. Ну, помыть, естественно, поменять масло в двигателе, если надо, то и в трансмиссии масло поменять. Зажигание, клапана отрегулировать. То, да се… И ладно свою машину — это, как говорится — святое. Но ему — Пеночкину приходится каждому деду-дембелю машины обслуживать. Причем самую трудную и грязную работу выполнять. Колесо зиловское перемонтировать — наломаешься, кувалдой так намашешься, что и девушки уже не снятся.
Как вечер, в казарме едва покажешься, а дедушка — Панкрат — этот ефрейтор Панкратов сразу на него, на Пеночкина, — ты че, дух, совсем припух что ли? В парке работы нет? Дедушкину машинку давай иди помой. И в кабинке, чтоб дедушке было уютно сидеть — прибери.
И ладно только бы мыть. Мыть — дело не трудное — прыскай себе из шланга, да думай о своем. О маме, о девчонках-одноклассницах. А то ведь, заставят тяжести таскать. Те же аккумуляторы. И что самое обидное — его же аккумулятор новый с его же Пеночкина машины — дед-Панкрат заставил на свою переставить, а ему старый свой отдал. Теперь у Пеночкина машина заводится только с буксира. Мучение по утрам. И глушить нельзя. А горючку — те же старики у него же молодого и сливают. Так что и глушить нельзя, а и гонять мотор тоже — соляры всегда в самый обрез. А прапорщики Крышкин и Бильтюков — что по снабжению и по ремонту, те все видят, а только посмеиваются. И ротному — капитану Репке… Фамилия у него такая — капитан Репка, так чтоб ему пожаловаться — ни-ни! Себе же хуже будет. А капитан ругается! Опять Пеночкин заглох на марше. Сниму с машины — пойдешь в караульную роту — через день — на ремень. А там — с ума сойдешь, да и деды там еще сильней лютуют.
Иногда думалось, — вот стану я дедом. И что? Неужели тоже буду молодого чмурить-гонять? Ну, до этого надо еще служить и служить.
Маме Пеночкин не жаловался. И девчонкам… Пеночкин переписывался с двумя одноклассницами. Но не были они его девчонками в том понимании, как это принято в армии, мол девчонка, которая ждет. Ни с Танюшкой Огородниковой, ни с Ленкой Ивановой ничего у него не было. Просто переписывался, и это грело. Очень даже грело.
Маме вообще по жизни досталось. Отец их бросил, Пеночкину еще пол-годика тогда только было. А у ней еще баба Люба парализованная. Так и металась мама между фабрикой да приусадебным огородом. И Пеночкин рос мальчиком болезненным. Сколько мама с ним насиделась в этих бесконечных очередях к докторам!
Так и зачем маму теперь мучить и расстраивать рассказами про деда — Панкрата?
Все у меня нормально. Здоров. Служу как все…
И когда перед стодневкой деды наехали на него, мол пиши мамане, чтоб денежный перевод прислала, он — Пеночкин, не поддался. Так и сказал, — нет у нас денег, нищие мы с мамой. С меня, хотите — кожу сдирайте, а матери писать не стану.
И отстали от него. Врезали пару зуботычин, и отстали.
Пеночкин подцепил своего ЗИЛа к дежурному тягачу, завел с толчка.
Покурил сидя в кабине. Покурил, хоть молодым в парке это и запрещалось по всем писанным и неписанным уставам. Так, дернул три затяжки, да захабарил. Денег на сигареты — то нету. Каждый свой хабарик примы, словно драгоценность какую в пилотке носишь.
Дед-Панкрат дверцу открыл, — ты че, дух поганый, припух? Ща под погрузку на склады окружные поедем. Я в колонне за тобой. Заглохнешь — убью, понял?
В колонне они без старших машины поедут. Это и хорошо, но это же и плохо.
Хорошо, потому что можно ехать и думать о своем. А Пеночкин не умел ехать и думать о своем, если в кабине старший. Пусть даже и не говорит, пусть даже молчит, а уже Пеночкин напряжется весь и не может думать-мечтать. Так что, в колонне ехать хорошо. Будет он думать про хорошее. Про маму. Про девчонок. Вот вернется он — Пеночкин домой, отдохнет месячишко, вскопает маме огород, пойдет на их фабрику в транспортный цех — шофером. Или вообще, устроится дальнобоем, если повезет. Женится. Только вот не решил еще, на ком. Так что, хорошо одному ехать без старшего машины.