Но это же и плохо. Потому как если случиться чего — заглохнешь, или поломаешься, только с него и спрос потом, и некому хоть бы даже присутствием своим защитить от деда-Панкрата.
На складах загрузились быстро. Там вообще как в американском кино — погрузчики шмыгают — вжик-вжик! Задом машину подал, борт задний опустил, два раза тебе по четыре ящика кинули — и отъезжай! Правда, целый час потом Репка колонну строил — выстраивал. Пеночкину пришлось мотор заглушить — а нето соляру пожгешь, потом в дороге встанешь, дед-Панкрат по шее надает. А ведь это он же у него и слил пятьдесят литров. И задвинул куда то гражданским. И уже, небось, и водки купил.
Ехали быстро. Вместо положенных сорока, Репка гнал где то под пятьдесят. Торопился, наверное к своей вернуться. Красивая у него жинка. Солдаты треплются, будто изменяет ему, но врут. Они всегда, как красивую увидят, так врут про такую всякие гадости. Вот и дед-Панкрат брехал, будто она с прошлогодними дедами гуляла.
Жрать в армии всю дорогу охота. А когда они обедать будут, ротный не сказал. Правда, Леха Золотицкий молодой боец Пеночкиного призыва заметил вроде, что на кого то там грузили термоса со жратвой. Может, когда разгрузимся, так и дадут?
Вспомнились мамины праздничные обеды. Раз в месяц, с получки, мама покупала в фабричном магазине мяса и делала борщ. Такой вкусный, такой аппетитный! Жарила котлеты. И еще пекла пирог. С капустой.
Ах, как бы он сейчас рубанул бы маминых котлет с гречневой кашей!
Вот женится, будет денег приносить домой много. Шофера — дальнобои, прилично зарабатывают. И его жинка будет ему борщ и котлеты делать на каждый день. Ленка Иванова? А хоть бы и Ленка Иванова. Она хорошая. Она добрая.
К исходу третьего часа движения, настал какой то критический момент и Пеночкина стало клонить в сон… И он ничего не успел понять, когда что то грохнуло, когда Леха Золотицкий, что ехал впереди, врезал вдруг по тормозам, когда слева из лесополосы стали выбегать какие то люди, не понял, не успел понять когда распахнув его дверцу, в него в упор разрядили пол рожка.
Бородатый, тот что стрелял, брезгливо морщась, стащил неживого, поникшего на руле Пеночкина, вывалил его из кабины, и бросив на сиденье еще неостывший свой АКСУ, по-хозяйски сел на водительское место.
— Алла Акбар!
— Алла Акбар, поехали!
И Султан Довгаев, сидя в передней машине, на том месте, где еще минуту назад сидел капитан Репка, включил рацию на передачу, -
— Движемся. Готовь принимать. Груз в порядке. Алла Акбар.
А рядовой Пеночкин, который так и не стал дембелем, не вернулся к маме на ее котлеты с гречневой кашей, и не женился на Леночке Ивановой, остался лежать в кювете. И с ним остались и дед-Панкрат, и Леха Золотицкий, и капитан Репка. И еще шестнадцать пацанов.
— Юлинька, Юлинька моя родная! Родненькая моя, Юлинька!
Маринка затискала, залила сестру слезами, не выпуская ее из объятий. Она рухнула перед младшенькой своей на колени, обхватила ее, прижалась к ней щекой, и принялась выть, раскачиваясь…
— Родная, родная моя… Никуда теперь. Никуда. Только вместе.
Марина не разжимала рук, боясь отпустить. Вдруг исчезнет, вдруг пропадет, вдруг потеряется ее Юлинька!
— Все. Все. Уедем. Ни дня теперь здесь! Ни дня здесь! За границу. В Грецию, на Кипр. В Чехию, в Германию, куда угодно, но ни дня здесь. Ни дня!
И Маринка продолжала держаться за Юлькину руку даже в самолете, несшем их до Москвы. И на Сережку тоже все время глаз косила, не украли ли? И только уже когда их «Ил» оторвался от полосы «второго» Шереметьево, и взял курс на Афины, Марина почувствовала накатившую усталость. Она попросила стюарда принести коньяка, и не заметила, что слезы ручьем текут у нее из глаз. Как у того клоуна, что в цирке.
Дима успел послать к полковникам своего попку-курьера. Как только Султан отзвонил, что девочку отпустили, так сразу и послал.
— Можно было их кинуть? Кабы даже и не мама под прицелом, все равно бы не кинул. Этих даже не «черных»… Этих грязных полковников. Не стал бы их кидать. И даже, будь у него стопроцентная уверенность, что не пересекутся потом их дорожки никогда — не кинул бы. Отдал бы им деньги. Просто такой веры был он Дима. Веры и правил, что договоры необходимо выполнять, что слово данное — надо держать, что по счетам необходимо платить.
А деньги? А деньги потом разве в радость будут?
Но ему теперь, вообще вряд ли что в радость будет. Дело это — последнее опустило его еще ниже. Еще на несколько этажей ниже и ближе к канцелярии хозяина адской сковороды. Той сковороды, которой ему теперь не миновать. И где наверняка он теперь встретится с черными полканами. Кровь теперь на них. Впервые. Впервые на нем кровь. Хоть и сам не убивал. Скольких же там постреляли на дороге? Двадцать? Тридцать?
Но Юлька. Но Юлька вернулась домой. А за это разве не скостят ему — Димке Заманскому перед тем как ложиться на сковороду?
Он позвонил.
Маринке.
— Это я. Юлька дома?
Может и скостят чуточку.
Юлька то дома!
А Султан?
А вот Султан на сковороду то и не попадет! Потому как если выбирать из всех трех сторон, замешанных в этом деле, Султан как раз, самым честным оказывается. Изо всех трех сторон.
Черные полканы — с ними все ясно! За деньги все готовы продать.
Он — Димка… Запутался. Хотя, нет. Он никогда не запутывается. У него всегда трезвая и ясная голова. Он на все сознательно пошел. Ради Маринки. И даже девочка Юлька — и та только как определенное обстоятельство. Если бы упростить схему, исключить из нее Юльку, военных, чехов, снаряды с патронами… А упростив, спросить его — Димку, — отдашь два десятка русских парней за Маринку? Так и отдал бы! Потому как голова то и без участия сознания уже заранее все просчитала и высчитала. И все то так и получилось. И не само собой. Потому как само собой ничто никогда в жизни не бывает. На все есть скрытая мотивация тайного вызова.
На всякий «его величество случай» — идет тайный неконтролируемый сознанием вызов из глубины души. Вот и у него с Маринкой так.
Но теперь, пора. Пора подумать и о себе.
Загранпаспорт, деньги, номера счетов на Кипре.
Теперь в Москву.
А там дорога одна — за границу. На дно, и лежать — отлеживаться.
— Открывайте, Заманский, ФСБ… Лицом к стене. Оружие? Наркотики?
Ну, вот и приехали! Откладывается наша загранпоездка. Откладывается.
Но все же скостят ему перед сковородкой. Юлька то у Маринки. А Маринка, дай ей Бог ума и здравого смысла, может и дождется его.
11.
Маленький английский городок Кроули. Такой маленький, что порою его и не замечаешь, а есть ли он вообще, или это просто местечко такое — холмы с вечнозеленой травкой, словно игрушечные в своей ухоженности футбольные поля, асфальтированные дорожки, чистоте которых может позавидовать паркет иных квартир… И редко разбросанные то тут, то там домики коренных кроульчан. Такие уютно-красивые, увитые плющом и диким виноградом, с непременными розами у входа, словно это не жилища людей, а дома сказочных героев милого мультика про гномов и зайчиков.
Кроули ровно на пол-пути от Лондона до Канала… До Па де Кале, отделяющего Остров от Материка. Час на электричке с вокзала Виктория. Или столько же на машине. Хотя, на машине из-за вечных пробок перед въездом в Большой Лондон случается и дольше.
Марина снимает здесь пол-дома. На Парк-Элли драйв. Три комнатки на втором этаже у миссис Сэмюэль. Двести пятьдесят фунтов в месяц. В Лондоне такая же квартирка стоила бы втрое дороже. Но здесь даже и лучше. Простор, воля…
Словно в маленьком их Новочеркесске. Если его хорошенько отмыть. С мылом и мочалкой. И мыть года два не переставая.