Расцеловались…
— Гляди, не будь простофилей!
— И ты сама, тоже!
Только Серега потом очень расстроил.
Не держится у него язык. И ведь тюрьмы хлебнул, а все равно — не держится!
Через неделю, как Наташка уехала на континент, сказал. что Мигель этот наркотики возит в Лондон. С континента.
12.
В характере Димы соединились две черты, во многом определившие его жизнь. Индивидуализм одинокого волка — все и всегда только сам… Надеяться только на себя…
И второе — что сам Дима называл авантюризмом не лишенным доли расчета. Если есть восемьдесят процентов успеха — бросайся головой вниз.
Так и с побегом. Дима почему то был теперь уверен, что следователя он «разведет». Уж больно с нескрываемым интересом расспрашивал тот про жизнь заграницей. Как там в Греции, да как во Франции? И расспрашивал не про достопримечательности да красоты морей, а про ночную жизнь преимущественно.
Так вот, когда по ходу следствия стали они говорить про Кипр и про греческие его связи, проявил любопытный следователь особое внимание не к офшорным банкам и счетам, а к подробностям… как вызывают проститутку в гостиничный номер, да сколько эта проститутка стоит? И что с ней можно делать…
Дима эту слабину у своего следователя заметил, и стал его потихоньку готовить… Развращать и готовить к предложению вместе, вместе с Димой уехать туда — в тот прозрачно-голубой мир, где яхты, солнце и загорелые фотомодели.
Следователь мог часами слушать про то, как в Афинах можно взять на прокат машину и укатить на ней по бережку моря через три страны аж до самого Монте-Карло. И там, если машина больше не нужна — сдать ее в ближайшую контору фирмы АВИС. Он мог часами заворожено слушать про то, как студентки со всей Европы съезжаются на каникулы на побережье, и как ищут «богатеньких Буратино», чтобы весело провести полтора месяца, катаясь на яхте и ныряя с аквалангом, а по вечерам, предаваясь разврату казино, дискотек и ночных клубов. Рассказал Дима и про Урсулу, как они с ней плыли на яхте от Кипра до Монако… Рассказал и про то, сколько денег это стоило. И блеск был в глазах у следователя.
Все! Все, решил Дима.
Он клюнет.
Только вербовать его надо на природе. С полной уверенностью, что никто не подслушивает.
Бежать можно будет через Чечню и там далее — через Грузию. А там — Турция и прямо на Кипр. А на Кипре у него все, как говорится, — схвачено.
В понедельник Дима попросился к следователю.
— Хочу заявление сделать.
— Делай, — скучая и зевая ответил следователь. Ему и самому уже надоели эти полтора года нескончаемой говорильни и писанины.
— Готов добровольно помочь следствию и выдать тайник, где хранится оружие, валюта и наркотики.
— Рисуй, — оживился следователь, пододвигая к Диме бумажный лист.
— Нет, вы не найдете, только сам могу показать. На месте.
На все согласования, да на организацию транспорта с конвоем, у следователя как раз неделя ушла. Выехали из Ростова в десять утра. В обычном милицейском УАЗике. Дима позади — в зарешеченной отгородке — обезьяннике. Следователь рядом с водителем, а между ними — на заднем сиденье — два ростовских мента в форме.
Ехали быстро. Водитель — милицейский сержантик гнал, под сотню. Лихо обгонял, и Диме порою казалось, особенно на закрытых для дальнего обзора переломах трассы, что во время очередного обгона они непременно врежутся во встречного.
Особенно, когда уже почти перед самым Новочеркесском обгоняли колонну «Икарус ов»…
— Пионеров что ли в лагерь везут? — лениво поинтересовался сержант-водитель.
— Пенсионеров! — хмыкнул следователь, в Новочеркесске к ихнему РУВД подъезжай, я зайду отмечусь.
Как въехали в городок, Дима с нескрываемым интересом стал крутить головой. Все такое с детства знакомое. И нету во всем городке человечка, с которым бы тысячу раз не встречался. Это не Москва… И даже не Ростов. Вон учительница их, Семенова, та что по химии, с полиэтиленовыми мешками куда то чапает. Наверное, в магазин, что напротив милиции. А вон Антоныч — алкаш записной — сидит по-зэковски на корточках, греется на солнце, ждет чего то — может что подойдет к нему волшебник и подарит сто рублей на опохмелку.
Приехали. Следователь пошел в отдел, менты вылезли на солнышко — покурить, встали неподалеку.
— Эй, дайте сигаретку, то! — постучал Дима в зарешеченное оконце.
Дали. Нормальные пацаны, а что менты, так служба такая!
Долго там следователь что то зацепился.
Дима уж свою сигарету выкурил, а его конвойные и по второй начали дымить. Водитель их сидел, что то ковырял пассатижами под рулевой колонкой. Провода какие то. Дверцы только пооткрывал, чтобы продувало. Жара!
Диму тоже начало смаривать. И водила — чудак, машину на солнцепеке поставил, нет бы подальше — в тени. Ума не хватило у него.
А вот и колонна тех самых «Икарусов» показалась. Тех самых, что они на шоссе за Рыбсовхозом обошли. Четыре больших автобуса, такие что ходят на междугородных линиях или ездят по обслуживанию Интуриста… Окна занавешены. Видать, от солнца.
А чего они остановились то здесь? Напротив милиции?
Е-мае! Мама родная!
Из дверей Икарусов один за другим стали выскакивать бородачи в камуфляже.
— Алла акбар!
— Алла акбар!
— Алла акбар!
И первой же автоматной очередью, подрезали его конвойных, что так и не успели докурить по второй…
Сержант — водитель было дернулся заводить, да где там! Бородач с коротким АКСУ сквозь раскрытую дверцу УАЗика выпустил в того пол-рожка.
— Алла акбар!
— Алла акбар!
Бородатые уже влетали в здание, и группками обегали его со всех сторон, бросая в раскрытые по весенней жаре окна свои смертоносные гостинцы.
Из окон второго этажа вдруг ударили парой стволов. Но бородачи быстро справились, задавив сопротивлявшихся из подствольников. Из разбитых взрывом гранаты дверей за шиворот уже вытаскивали на площадь оставшихся в живых обитателей райуправления. Вон следователя потащили… А вон, вроде, Мишку Коростелева. И точно — его!
А к УАЗику подошел сам… Не узнать его — было просто невозможно. Во всем камуфляжном великолепии. Полевой командир Султан Довгаев — собственной персоной.
Терпеливо дождался, покуда его бородачи расковыряют замок клетки.
— Ну, вот и свиделись, Дима! Ты, наверное, и не ожидал.
Десятки раз потом просматривая записанные на кассету телевизионные репортажи об этих потрясших всю страну и весь мир апрельских событиях, Марина делалась серьезной и задумчивой. И когда Сережа, тормозя кадр, тыкал пальцем в экран и кричал кому — либо из своих гостей, — лук, хиар из май скул, анд май хаус оувер зэа…
она сердилась на него, — чего кричишь, как тебе не… И сбивалась, не зная как выразиться точнее, «как тебе не страшно», «как тебе не больно», или «как тебе не стыдно».
Ей самой было и страшно, и больно, и стыдно.
Страшно было смотреть на окна того женского отделения больницы, где в том далеком теперь восемьдесят восьмом она лежала три дня, и где ей сделали аборт, теперь, из этих выбитых взрывами и выстрелами окон, роженицы во фланелевых халатах махали белыми наволочками, чтобы танкисты генерала Батова не стреляли по засевшим там бородачам Султана.
Больно было смотреть, как рычащие дизелями бронетранспортеры Батова ломают вишневые деревья, в их родительском саду.
Стыдно было смотреть, как бородатые боевики с улыбками победителей, запихивают заложников в Икарусы и спокойно удаляются из разоренного войною городка…
И среди заложников — Мишка Коростелев.
— И это твой город? Твой дом? — недоумевая спрашивал Генри Самюэль, наконец то приехавший погостить из своей далекой Канады.
— Да… Это мой город и это мой дом, — отвечала Марина.
— И ты все еще хочешь туда?
— Очень… Там мой сад остался. Надо вишни подлечить… Подправить… Что то еще можно ведь сделать…
13.
Батов во многом копировал своего кумира — генерал-лейтенанта Неведя. Батов — тогда еще командир развед-роты, и по званию — капитан, служил в ограниченном контингенте в ДРА или попросту в Афгане..