Справедливость требует сказать: наставник в чтении он был хотя и своенравный, но разумный. С сокровищами библиотеки знакомил меня не сразу, а исподволь — от тоненьких книжечек переходил к более серьезным и крупным. Только со временем он позволил мне читать Майн Рида, Густава Эмара, Луи Буссенара… Страсть к таким книгам, похожую на неминуемую в детском возрасте корь, пережил я со всей остротой и осложнениями. Я болел ею чуть ли не до пятнадцати лет, ходил в школу, словно ошалелый. Были даже забыты «Атмосфера» и волшебник Брэм и многие добрые и светлые сказочники, рассказчики, по-новому озарившие мир степной природы благодаря умному и чуткому вкусу отца. Не сразу избавился я от этого угара. Не сразу понял, что десятки толстых романов Луи Буссенара не стоят и одного такого рассказа, как «Муму».
Панютин перестал спрашивать о прочитанном и даже позволял выбирать книги самому. Чем-то я понравился ему, он даже расспрашивал меня о том, где я живу, кто мои отец и мать, чем занимаются.
Лицо его разбухало и чернело с каждым днем все больше, чугунно-сизая кожа как будто отлипала от щек и свисала, точно налитыми темной жидкостью пузырями. Дышал он тяжело и хрипло на всю комнату, в горле что-то клокотало и свистело, словно десяток вставленных в него пищиков. От него шел острый запах лекарств, и книги, казалось, тоже напитались ими. По-видимому, Артамон Демидович доживал последние дни.
Однажды, когда я уже был в третьем классе, я, по обыкновению, зашел в читальню, и не увидел за столом Панютина. Вместо него на дверной звонок, ударяемый дверной скобой, какие висели на дверях хуторских лавочек, вышла удивительно тонкая и стройная девушка в темном платье.
Она появилась из соседней комнаты совершенно бесшумно, точно прозрачная тень, и я разинул рот от изумления — так она была красива. Она мгновенно напомнила мне послушницу Феклушу, но эта была еще тоньше и красивее. Глубокие глаза ее безразлично скользнули по мне. Она равнодушно спросила, как моя фамилия, отыскала ее в книге записей и так же равнодушно осведомилась, что я хотел бы почитать.
Не помню, какую книгу я назвал. Я стоял с перехваченным от восторга дыханием и горящими щеками.
Не смея вымолвить ни слова, я взял книгу и вышел на улицу. И только пройдя до следующего переулка, опомнился, взглянул на книгу и увидел, что это был все тот же «Всадник без головы», ее я уже читал два раза.
Целую неделю я не решался обменить книгу, но облик библиотекарши манил необоримо, и я, преодолев робость, пошел в читальню.
Незнакомка встретила меня на этот раз в будничном, домашнем платье и выглядела более земной.
— Дася! Дасечка! — услыхал я из соседней комнаты голос Софьи Степановны. — Ты скоро?
— Сейчас, мама, — нежным голосом ответила красавица и стала торопливо записывать название выданной мне книги.
Я был изумлен не менее, чем в первый раз: оказывается, у Софьи Степановны была дочь!
Я, точно на какую-то диковинную, готовую упорхнуть птицу, смотрел на ее белую тонкую руку, водившую пером, на играющий лиловым огоньком перстенек на хрупком среднем пальце, на небрежно спущенные вдоль спины темно-русые косы.
О чем я думал? Ни о чем… Ведь мне было только двенадцать лет. Дасечка подняла на меня глубокие аквамариновые глаза, сказала с удивлением, нетерпеливо:
— Чего же ты стоишь, мальчик? Получил книгу — и уходи…
Я ушел, не чуя под собой ног. И долго еще ходил в читальню со странным хмельным чувством, как на свидание к сказочной царевне-лебеди.
Сама читальня стала теперь для меня не столько книжным «святилищем», сколько обиталищем нового, еще непонятного мне, прекрасного и доброго существа.
Встреча братьев
За все время, пока я учился, отец раз в месяц, а иногда и чаще проведывал меня. Он подъезжал вместе с тавричанами прямо к школе и первым делом шел к Степану Ивановичу. Случалось, на уроке я уже слышал дребезжание подъезжающей брички и весь дрожал от нетерпения — не слушал, о чем говорила учительница.
И вот — большая перемена, я выбегаю в коридор, а навстречу уже идет отец. Бросаюсь к нему, мне хочется обнять его, но я боюсь обнаружить перед школьными товарищами свои чувства и лишь исподлобья гляжу на отца. Он сам привлекает меня к себе, щекочет своей всегда аккуратно подстриженной бородкой мои щеки, целуя то в лоб, то в ухо, то в непокорные вихры.