Вдруг по всем классам тревожным шквалом пронеслось: «Едет! Инспектор едет!».
Послышались бубенцы атаманской тройки. Их переливы становились все ближе и ближе. Вот они зазвенели у самых окон школы. Звякнули и затихли. Тройка остановилась. Мы замерли, затаили дыхание, вперили глаза в дверь класса.
Сердце стучало, готовое выскочить. Я сидел на первой парте — меня инспектор спросит о чем-нибудь первого. Ужас! По коридору затопали мерные шаги… Ближе, ближе… Кто это? Инспектор или Иван Исаевич? У меня даже в глазах потемнело от напряжения…
И вдруг дверь приоткрылась. Мы дружно вскочили и гаркнули:
— Здравия желаем, ваше высокородие!
Но пока мы кричали, дверь вновь прикрылась — никто не вошел. Мы окаменели от недоумения. Заряд был выпущен впустую, а пороху на новый не было. Каждый из нас это чувствовал. И когда дверь вновь отворилась и в ней появилась высокая, массивная фигура в сверкающем пуговицами и петлицами мундире, мы молчали, словно набрали в рот воды.
Инспектор предстал перед нами во всем своем величии: черные глаза навыкате, сытое, холеное лицо с толстыми, слегка обвисшими щеками, торчащие вперед нафабренные усы, полный живот, густой рыкающий бас, которым инспектор как будто хотел нарочно нагнать на нас леденящий страх.
Войдя, он поздоровался с нами: «Здравствуйте, господа!», но мертвая тишина была ему ответом. Иван Исаевич, по обыкновению, розовый, холеный, чистенький, вдруг весь словно выцвел, сморщился, как старый гриб, стал меньше ростом. Широкий лоб его покрылся крупной испариной.
Окружной инспектор посмотрел на него с сердитым недоумением.
— Извините, ваше высокородие, ученики ждут с утра… устали…
— А зачем же вы морили их ожиданием, — недовольно протрубил басом инспектор. — Пусть бы дети порезвились во дворе.
— Не знал-с… что опоздаете… Не решился дозволить. Хотели встретить… как полагается…
Каким жалким и ничтожным был в эту минуту наш заведующий!
Подойдя к первой парте, инспектор вперил в меня выпуклые строгие глаза, с места в карьер приказал:
— А ну-ка читай мне басню Крылова «Кот и Повар»…
От неожиданности я оторопел. Язык мой окостенел от страха.
— Не знаешь? А какую знаешь? Читай…
Я, совсем не думая, стал читать:
Осел увидел Соловья, И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!»Это было похоже на двусмысленность. Я мог бы прочитать басню «Кот и Повар», я знал ее и многие другие басни Крылова не хуже, но почему выбрал именно ту, что взбрела на ум в тот страшный момент, и сам не знаю.
При первых же словах басни инспектор почему-то сердито насупил брови и только легонько кивал в такт чтению своей крупной взлохмаченной головой.
Басню я прочитал, как во сне, почти автоматически.
— Хорошо, — похвалил инспектор. — Садись.
Но я продолжал стоять — так велел нам не в меру почитающий чины боязливый Иван Исаевич.
Инспектор задал ученикам еще несколько вопросов из разных предметов и ушел в другой класс.
Мы сидели, измученные долгим ожиданием, опустошенные и разочарованные, и не знали, зачем к нам приезжал окружной инспектор.
Вскоре зазвенели за окном колокольцы атаманской тройки: высокочиновный гость уехал. К нам вошел Иван Исаевич, потный, взъерошенный, красный, и с возмущением произнес:
— Эх вы-и, ослы вислоухие!
Этот упрек ничуть не тронул нас…
… Измученный зубрежкой, полуголодный — дома опять не было хлеба, — я еле вытянул выпускные экзамены. В классах было душно, летнее солнце палило в окна нестерпимо. У меня часто кружилась голова, мысли путались. Во время экзамена по истории, которую я знал назубок и всегда любил, язык мой вдруг перестал повиноваться, горло пересохло, я стал мямлить и получил четверку. А на каверзный, чисто торгашеский вопрос попечителя школы Ипполита Пешикова, что больше — три четверти или полторы четверти, не сумел ответить…
Но вот кончились экзамены, и я со своими дружками — братьями Лапенко, Ваней Роговым, Афоней Шилкиным — в последний раз вышли из школы.
Сияло июньское солнце, с моря и займищ повевал знойный ветерок, пахло разогретой смолой, над хутором дрожала бледно-голубая, словно кисейная, дымка, и на душе стало вдруг легко, свободно, как будто я вырвался из душного каземата на долгожданную волю, на широкий простор…
Казачья бурса для меня кончилась. Впереди вставали новые, неизведанные пути…