– Так ото ж! Была как девушка, а потом в одночасье сгорела. И десяти дней не прошло. Ёсич сказал, саркома. Это опухоль такая, быстротечная, ничего нельзя было поделать.
– А Семен с сотней в рейд пошел, горцев усмирять. И не знает, что его мать…
– Ничего не поделаешь, – вздохнул и Павлюченко. – Такова наша казацкая доля, что не успеваем мы на похороны матерей наших.
Урядник мог бы сначала зайти домой, там его тоже ждали, и было, чем одарить своих родных, но он решил вначале зайти к Любе Бабкиной, сообщить ей нерадостную весть.
Вещи ее мужа уложили в его же объемистый мешок, куда Семен сунул мешочек с золотыми монетами и награды Василия.
Едва он остановился у плетня, Люба сама выбежала ему навстречу, вся в черном, сквозь которое будто пробивался солнечный свет. Такая это была девушка, что даже в горе от нее светлый лучик исходил. «Ну да, у нее же мать умерла, – вспомнил Приходько. – И теперь я еще горя добавлю». На мгновенье он даже заколебался, говорить ли ей о смерти Василия. Но тут же отмел эту мысль: кто знает, может горе одно за другим не так тяжело воспримется, как в отдельности.
Люба незадолго до того как раз прибежала в дом свекра и свекрови, чтобы предупредить их, что она останется пока у отца. От того, что на нее навалилась сразу такая куча дел, смерть матери принималась ею как-то отстраненно. Отец, убитый горем, был ей не помощник. И, хотя пришли две его невестки – жены родных братьев Михаила Андреевича, все равно она оставалась хозяйкой в родительском доме.
И, надо же, казак, не иначе, привез ей привет от мужа. Она так и сказала:
– Вы привезли привет от моего мужа?!
Но тут же улыбка сползла с ее лица.
– Прощальный привет, – буркнул урядник, смущенный необходимостью быть дурным вестником. Но что же тут поделаешь!
– Вася… он жив? Ранен? Он лежит в госпитале…
– В сырой земле он, дочка, лежит, – вздохнув, сказал Приходько, хотя ему самому было всего тридцать лет, передавая Любе мешок с вещами.
– Мама! – выкрикнула Люба, оборачиваясь по спешащую по двору свекровь. – Васю убили. Его вещи…
Она почувствовала, как острая боль, возникшая в сердце, стала расти, расти, пока не заполнила ее всю, до конца.
А очнулась уже от того, что у нее на груди лежит мокрое холодное полотенце, свекровь гладит ее по голове и приговаривает:
– Любочка! Любочка!
А приехавший казак что-то бубнит свекру.
– … У Василия в полку еще лошади остались, но некогда было отбирать. Вернутся казаки из похода, пригонят…
– Не выдержала, бедненькая, – вздохнул свекор. – Совсем молодая еще, а уже столько горя…
Люба открыла глаза, и свекровь перекрестилась:
– Слава Богу!
Девушка ждала, что она станет кричать и биться, но увидела лишь, как по морщинистой щеке женщины скатилась мутная слеза.
– Васенька!
В станице прослышали, что на сноху Бабкиных сразу столько горя свалилось! В дом Гречко пришла и многочисленная родня с их стороны, и невестки Бабкиных, так что Любу в конце концов вообще оттеснили от всяческих приготовлений и к похоронам, и к поминкам. А потом, глядя на ее бледный – точно с креста снятой – вид, и вовсе чуть ли не силком уложили в постель до завтрашних похорон. Когда шли за гробом, поддерживали с двух сторон: третий брат Василия и его жена…
На похороны Зои Григорьевны пришло много народу. Она хоть и не была в селе признанной знахаркой, а все же люди к ней частенько обращались. А ее рецепт от кашля: горячее вино с травами и медом, особенно признавался казаками…
Но это они пошучивали на поминках, а все, как один, говорили о смерти хорошей женщины, которая хоть по рождению не была казачкой, но все-таки ею стала и приняла казачий язык и обычаи как свои кровные.
Глава двадцать восьмая
Через день после похорон Люба пришла к свекру и свекрови. Помялась. Но потом, справившись с волнением, спросила, есть ли у Василия земля, и причитается ли ей что-нибудь?
– Как не быть, есть, тридцать десятин, – ответил свекор, удивленно переглянувшись со свекровью.
Надо сказать, что обоих стариков задела эта торопливость невестки, которая всего два дня назад узнала, что стала вдовой. Еще и не погоревала, как следует, а уже про дела заговорила.
– А я могу… что-то из них мне принадлежит?
– Вся его земля – твоя, – сурово проговорил свекор. – Нам с матерью много не надо, да мы и сами, слава Богу, не последний кусок доедаем… Только что ты заговорила о земле? Ты будешь жить у нас, обутая-одетая, все, что мы получим за аренду, будет твоим! А мы с матерью уйдем, и тебе в наследство что-то отпишем. Будешь жить в нашем доме, у других наших детей, как ты знаешь, и свои дома есть.