– Думаю, Люба сама будет решать, кто пара ей, а кто – нет. Могу только сказать, если она захочет быть вашей женой и скажет мне об этом, я не стану чинить ей препятствий.
– Спасибо вам, спасибо! – строитель затряс руку Семена, не переставая его благодарить.
Но тот постарался скорее уйти. Надо сказать, после этого откровенного разговора, Семен некоторое время приходил в себя, напоминая: не судите, не судимы будете! И ничего не мог с собой поделать. Как же так, находятся люди, которые хотят убить царя, помазанника Божьего! В его голове такое не укладывалось.
Семену приходилось встречать казаков, которые исповедовали ислам, даже казаков-буддистов, – у них была разная вера, и с этим можно было жить, но никогда, ни один казак не усомнился в том, что власть царя – от Бога! И потому он неприкосновенен.
Значит, тот, кого любит его сестра, безбожник?.. Но нет, он же покаялся! Бог должен простить его грехи, а, значит, и Семен тоже… Никогда он не думал, что это так трудно: прощать!
Дул холодный ветер. Особенно это ощущалось здесь, на Сорочьем пригорке, который теперь обживала Люба. Не сегодня-завтра будет снег, и все здесь покроется белым, занесет крыши конюшен, столбики, отметившие будущие левады…
Строитель все делает правильно. Он возвел под крышу конюшни, и теперь можно к отделке внутренних помещений, сбивать стойла, кормушки… В общем, работы еще много.
Глава тридцать пятая
Семен выбрал себе комнату на втором этаже. Дом и так стоял пусть на небольшом, но пригорке, а со второго этажа была видна вся станица, так что он полюбил стоять у окна, вглядываясь в ровные квадраты улиц, среди которых не было тупиков – все они вели к центру, по ним удобно было скакать верхом.
А потом он переводил взгляд вдаль, туда, где далеко за станицей синели горы, где шла, казалось, совсем другая жизнь. А, может, такая же, но картина была непривычная и потому захватывающая.
Почему станичники не строят двухэтажные дома? Это хорошо, что Люба такое придумала. Вот ведь, как жизнь устроена. Кажется, что такое – дом. У всех есть дома – кто к какому привык. Но Люба построила и поневоле думалось, что теперь вся жизнь у детей Михаила Гречко повернется по-другому.
– Зачем тебе жить на втором этаже? – дивилась Люба, которая хоть и такой высокий дом построила, а предпочитала жить на первом этаже. Повторяла вслух чьи-то слова:
– Для казака все, что выше коня, уже высоко.
– Ты-то на коне не ездишь! – смеялся над нею Семен.
– Не ездила, – поправила его Люба. – А теперь буду ездить. И когда ты станешь новых скакунов выращивать, кто их проезжать будет? Пока ты умелых коноводов найдешь. Лошади не должны застаиваться.
– А я что же, тебя не устраиваю?
– Но ты один, а лошадей будет много. Что же нам для этого, кого-нибудь из иногородних приглашать? Мы еще и денег не заработали, а уже начнем тратить?
– Хозяйственная ты моя, – обнимал ее за плечи Семен. – Мы еще конюшни не достроили, я еще с Дона ни одного коня не пригнал, а ты уже думаешь, как деньги тратить!
– Как не тратить, – поправила его Люба.
Семен уже привык считать своим домом Любин новый дом. Она уговаривала остаться здесь навсегда и не думать, где он будет жить.
– Куда мне одной такой домина? Думаешь, я просто так сделала его двухэтажным? Хочешь, твой будет весь второй этаж? Или просто пополам поделим. Я уже говорила с Леней – с Леонидом Владимировичем. Мы легко сделаем второй вход, когда ты женишься.
– На ком?
– Не знаю. На ком-нибудь. У нас в станице много красивых молодых женщин. Возьми хоть вдов, хоть незамужних девушек.
Семен улыбнулся, вспоминая этот их разговор. Он стал теперь поддразнивать сестру.
– Получается, вроде, я у тебя как в приймах.
– А у Матрены в приймах жить лучше? Иди, живи, узнаешь, почем фунт лиха!
– А когда Гришка женится?
– И Гришке места хватит. Нет, ты как хочешь, а я постараюсь вас при себе удержать. С тех пор, как мама умерла…
Люба содрогнулась.
– Я вдруг почувствовала, что такое одиночество. От меня будто враз отвернулась вся семья, и я осталась одна. Отец ходил, чужой и молчаливый, Григорий – чуть от рук не отбился. Даже ночевать стал, где придется, только бы не идти домой, где уже вовсю хозяйничала Матрена.
– Отец… Мы совсем его забросили, – проговорил Семен. – Если на то пошло, не так уж он перед своими детьми и провинился, но все трое будто сговорились забыть о том, что он живет неподалеку.