– Выходит, ты одна в него и верила.
– Что-то я не помню, чтобы ты на гречковском подворье что-то копала, – пробормотал Семен.
– А, помнишь, меня мама послала, чтобы с грядки перед домом «петушков» накопать?
– Не помню.
– Мне тогда тринадцать лет было… Вот я и подумала, а что если еще раз попробовать. Раз уж рядом нет никого. Не найду, так об этом никто и не узнает. Ну, о том, что я искала…
– И ты все время молчала? – не поверил Семен.
– И где все-таки этот клад был? – обернулся к ней отец.
– Под крыльцом, где же еще!.. Просто все время думала, думала, где у стариков на подворье место, куда лопата не доходила. Получалось, везде копали. В конюшне – кизяк нарезали. В палисаднике цветы сажали. Про огород я уже не говорю…
– Но крыльцо такое тяжелое, как ты его поднимала?
– А мне Митька помог. Я ему наврала. Сказала, что под крыльцом свою иконку спрятала, а теперь поднять не могу. Он мне и помог. И даже горшок вытащил. Только заглядывать в него не стал, к друзьям очень торопился. Я назло ему тоже правду говорить не стала. Думала, что раз ему друзья важнее, то и клада он не увидит… Потом, когда меня собрались замуж выдавать, я к нему опять ходила, думала, расскажу про клад, а он меня даже слушать не стал… Вот я и подумала, раз дедов горшок никому не нужен, я его себе и возьму!
– Что же мои братовья скажут, если узнают! – немедленно опечалился Михаил Андреевич.
– А почему они должны что-то узнавать? – защебетала Люба, когда поняла, что гроза миновала.
– И много там было монет? – поинтересовался Михаил Андреевич.
– Сто сорок пять штук.
– Ого, можно подумать, что в свое время и отец нашел клад… Постой, это же ты почти восемь лет молчала, никому не говорила, а потом вдруг… Для чего же ты эти монеты хранила?
– Сначала боялась, что вы у меня их отберете. А потом думала, Митька из Златоуста вернется, – призналась Люба.
– Хотела Митьке их отдать? – все еще не понимал Семен.
– Какой же ты глупый! – досадливо вздохнула Люба. – Думала, он приедет, захочет жениться на богатой, а тут как раз перед ним богачка и была бы.
– Но в конце концов, ты его не дождалась и стала строить этот дом…
– Просто в один прекрасный момент поняла, что моя любовь к Митьке… как-то сама собой ушла. Я по привычке стала вспоминать о нем, когда делала вареники с картошкой.
– Ну, и чего в этом плохого, в варениках?
То ли сегодня у Семена было что-то с головой, то ли Люба вознамерилась говорить загадками.
Сестра улыбнулась.
– Представь себе, что ты… например, пилишь старую сливу и думаешь, как там моя любимая Маша: корову доит или двор подметает…
– И?
– И не ощущаешь внутри никакого трепета, а думаешь: не пора ли пилу наточить?.. Пойдемте лучше за стол, – поднялась с лавки Люба, не желая больше говорить на скользкую тему, – зря я, что ли, сегодня полдня у плиты стояла.
– Вместе с Ольгой, – ехидно подсказал Семен.
– А ты все время меня из-за слуг поедом ешь! – огрызнулась Люба. – Мама говорила, в ее отчем доме трое слуг было.
Михаил Андреевич согласно кивнул.
– Да, семья у нее зажиточная была. Потом мои товарищи шутили, что, мол, надо было к родителям за приданым вернуться. Так кто ж похитителям приданое отдает. Мы из этого поселка убегали, дай Бог ноги!
Он довольно засмеялся, на глазах возвращая былую молодцеватость, но тут же опять ссутулился.
Люба сделала вид, что ничего не заметила, но для себя она приняла решение: отца надо спасать, даже если он сопротивляться станет!
В самой большой комнате, которую Люба называла гостиной – так ей сказал Леонид Владимирович – был накрыт длинный стол. Его не пришлось везти откуда-то издалека. Люба стол заказала у краснодеревщика в городке, как и непривычные стулья с длинными спинками. На столе была постелена крахмальная белая скатерть, и на ней стояли белые фарфоровые тарелки с золотыми ободками.
– Садись, батя, – Люба подвела отца к стулу в центре стола. – Это будет теперь твое место.
– Нет, – Михаил Андреевич заупрямился. – Мне поздно к новому привыкать. Я сяду вот здесь с краешку. Во главе стола тебе пристало сидеть. Ты у нас царица. И чего я тебя Катериной не назвал?
Люба уловила для себя обидный смысл в его словах.
– А чего ты, отец, сердишься? Все еще думаешь, что надо было с твоими братьями поделиться? Так они бы тот горшок и не нашли. А в бабушкином дворе теперь другие люди живут. Стали бы они крыльцо подновлять, и горшочек этот нашли бы! Думаешь, вам бы отдали?
– Я подумал, – отец виновато взглянул на Любу, – если бы нам те деньги, да когда мать болеть начала, может, ее бы вылечили в Екатеринодаре.