Дом был как дом. Мазанка. Разве что, не соломой крытый, а черепицей.
Семен уже мимо него проехал, но посмотрел на девушку, которая вместе с какой-то пожилой женщиной сажала в палисаднике перед хатой цветы, встретился с ее синим взглядом, и пропал. Кажется, даже рот приоткрыл от изумления: как такая царская красота в земле ковыряется!
Он поклонился ей, не сходя с коня, и спросил:
– А не подскажете ли мне, красавица, где дом станичного атамана?
Девушка поднялась, одной рукой подбоченилась и сказала, будто пропела:
– Так вот он его дом и есть!
– А вы, значит, дочка Саввы Порфирьевича?
– Дочка и есть! – неожиданно пробасила женщина, сажавшая цветы и поднялась с колен. – Кто ты такой, и какое у тебя дело до Саввы?
– Я с Кубани. Казак Семен Гречко. У меня к Савве Порфирьевичу письмо!
– Савва Порфирьевич в своих конюшнях, больше ему быть негде, – продолжала женщина. – А ты, Семен, проходи в дом, мы гостям всегда рады! Меня зовут Алена Романовна, я вроде как заведую всем его хозяйством.
– Почему же, вроде, нянюшка, – улыбнулась Семену девушка. – Ты – наша заведующая и есть.
– Подождала бы, пока взрослые тебя представят, – укорила ее та, которую называли нянюшкой. – Не забывай, Ульяна, ты невеста, и теперь не можешь с парубками заигрывать.
– Какой же я парубок? – фыркнул Семен, – у меня уже и седина кое-где имеется.
– Женат? – строго спросила Алена Романовна.
– Нет, – вздохнул Семен, – свою единственную пока не встретил.
– Единственную! – Алена Дмитриевна, до того шедшая впереди, обернулась и смерила Семена с ног до головы. – И впрямь уже не молод, а все в сказки веришь. Единственной женщина становится, если мужчина ее уважает, чтит как мать своих детей, как ту, которую ему Бог дал. Недаром старики говорят: стерпится – слюбится. Потому, что если не терпится, то и никакая любовь семейной жизни не выдержит. Любовь в семье держится только на терпении…
– Ну, и накрутила ты, нянюшка! – улыбнулась Ульяна, и будто солнечный лучик сверкнул. У Семена даже дыхание перехватило, когда девушка весело взглянула на него, в улыбке показывая на щеках задорные ямочки. И глаза у нее были необычные, удлиненные к вискам, и синие-синие.
Семен поймал себя на том, что совершенно не слушает, что говорит Алена Романовна. Тем более, она будто не с ним говорила, а спорила с кем-то, кого здесь не было. Семен был с нею не согласен, но привыкший с детства уважать мнение старших, вынужден теперь слушать слова, которые на душу никак не ложились.
– Послушайте, – не выдержал он, когда нянюшка Ульяны дала ему некоторый передых, – а, может, я поеду прямо в конюшни и там с атаманом поговорю?
– Заговорила я тебя, – виновато спохватилась Алена Романовна, – все вас, детей, учить пытаюсь, а вы давно уже не дети и сами во всем разбираетесь…
В голове Семена метались непривычные мысли. Он привык к тому, что девушки обращают на него внимание. Раза два-три он пользовался впечатлением, которое производил на женский пол, еще будучи на войне. Но до сих пор ни одна женщина не нравилась ему так, чтобы дыхание перехватывало. И надо же было ему, встретить такую девушку за много верст от дома, да еще к тому же просватанную!
По кивку нянюшки-домоправительницы он завел Щирого во двор и привязал у коновязи.
Из конюшни, поставленной поодаль от дома, выскочил небольшого роста чернявый паренек, который выслушал какое-то распоряжение Алены Романовны, вскочил на коня, привязанного под навесом, и поскакал прочь.
– Ты пока посиди, покури, а мы с Ульяной быстро стол накроем.
– Я не курю, – проговорил Семен.
– Вот и хорошо. Тогда просто посиди и подыши нашим донским воздухом.
Но посидел он совсем недолго, – из дома появилась Ульяна. Она шла к летней кухне с пустой миской и остановилась подле Семена.
– А вы… к нам надолго?
– Как получится, – пробормотал Семен, стараясь не смотреть ей в глаза, потому что у него просто мочи не было, взгляд девушки выдерживать. – Меня станичный атаман к вам на учебу послал.
– У нас есть, чему поучиться, – важно кивнула девушка, продолжая на него смотреть, и под ее взглядом Семен вертелся, как угорь на сковородке. Нельзя было на нее смотреть, нельзя! Но это ничего не меняло. Все равно сердце его билось так, словно собиралось и вовсе выпрыгнуть, во рту пересохло.
– Вы не дадите мне воды? – хрипло попросил он.
И ведь колодец вот он, только руку протянуть, но Семен будто ничего не видел, кроме Ульяны.
Она молча поставила миску на край колодца и, отвязав, протянула ему ведро.
– Будете так пить, или я за чашкой сбегаю?
– Так!
Он принял из ее рук ведро и стал пить через край, захлебываясь и обливаясь. И, наверное, под ее взглядом мог бы выпить ведро…