Однажды средь бела дня над Отрадо-Кубанской долго кружил маленький немецкий самолет. Станичники, приложив ладони ко лбам, как козырьки, пялились в небо. Верка, отложив хозяйскую суету, так же со двора смотрела на самолет. Самой бомбы она не увидела, но услышала характерный свист. И вдруг прямо в ее огороде взорвалось, и сверху посыпались комья земли. В ужасе Верка сгребла детей в охапку и кинулась у хату. Внутри хаты она, сочтя самым безопасным местом кровать, затолкала под нее детей и влезла туда сама. Немецкий самолет еще потарахтел – потарахтел мотором, да и улетел. Верка наказала дитям сидеть у хате а сама пийшла на двор. У городе казачка побачила, як бомба разворотила землю та поломала зрелу кукурузу. Увиденное расстроило станичницу, но хозяйство и дети не дали впасть в депрессию.
Уже через неделю авиационный налет снова повторился. На этот раз в небе кружило несколько немецких самолетов. Эти были не такие, как прежний. Это были большие самолеты с двумя моторами и гудели они жутко, с завыванием.
Верка по обыкновению забилась с дитями под кровать. Один из бомбардировщиков уже несколько раз пролетел над Веркиной хатой, отчего стенам передавалась дрожь. Через полчаса другие убрались, а этот продолжал назойливо гудеть, будто что-то выискивал или забыл. Его страшный гул то удалялся, то приближался, сжимая и заставляя неистово колотиться Веркино сердце. Два раза она слышала далекое буханье разрывов, потом пальбу то ли пулемёта то ли пушки, а еще позже случилась беда.
В какой-то миг воцарилась гнетущая тишина. Верке даже показалось, что самолет улетел, и она уже засобиралась было выбраться из убежища. Как вдруг мощный удар потряс хату. В одно мгновение пыль заполонила пространство, а грохот оглушил Верку. Тут же дети заорали в голос и расплакались. На кровать обрушились доски провалившейся крыши, на пол попадали саманы и их куски выдранные взрывом из стен. Бомба угодила прямо в ее хату. Верку и детей спасло лишь то, что бомба разорвалась во второй, дальней комнате, в комнате, где стоял сундук с аккуратно сложенным богатством и красивая железная кровать с периной и тремя пуховыми подушками – ее с Ваней кровать.
После взрыва, с такой любовью построенная прохладная летом и теплая, сухая зимой, хата представляла жалкое зрелище. В тот раз впервые молодая казачка, не переставая, плакала трое суток.
Она просто не знала, что ей делать. Дети малые, мужа нет, вместо крыши по двору были разбросаны разбитые доски и солома. Задней стены не было вовсе, а две боковые были наполовину разворочены. Повсюду валялись саманы и их куски, глядишь, а скоро и зима на дворе. Пришлось хату делать в одну комнату. Соседи и родня помогли, конечно, но после ремонта из того, что сгодилось, хата выглядела убого, стала куцей. А тут еще, как назло, и скорая оккупация.
В Отрадо-Кубанскую пришли немцы. К Верке поселили какого-то чи ехрейтура, чи можа фельфебеля, а ей с дитями приказали ютиться в летней кухоньке. Немец ее не обижал, но Верка за «свово Ваню» приняла оккупантов в штыки. А заселившегося в хату того самого ехрейтура Верка отчего-то возненавидела люто. Ох, да так люто, что кодысь красна армия зайшла обратно у станицю прям у дворе гадину запорола вилами.
На селе гутарили, шо вона будто бы тады казала: – «Шоб не вуспел вдрать, подлюка».
Сама Верка об этом происшествии никогда не рассказывала, но были свидетели тому, что в тот день красноармейцы с ее двора уносили убитого немца, а ее не по-женски крепкие натруженные руки и спокойствие, с коим она отрубала курям головы, красноречиво свидетельствовали, шо запороть вилами вражину она могла запросто. После войны Верка не смирилась с тем, что в хате жил немец и, как окреп колхоз, при удобном случае снесла ее, затеяв строить новый дом…
Проплакалась от воспоминаний Вера Алексеевна только к вечеру. Когда на станицу опустилась прохлада, она по обычаю надела вечерне платьте, на крыльце сунула ноги у выходны чувяки и пийшла до Варьки на соседнюю вулицу трохи побалакать.
Все лето каждый вечер кубанские бабы собираются на лавке возле чьего-нибудь двора трохи погутарить та полузгать семечки. Ну, конечно, если в этот вечер нет спевки. Когда спевка, а она два раза у нидэлю, то усе бабы в хоре и вулицы отдыхають от ихней болтовни. Из-за этого по пятницам та по средам на станичных улицах тихо. Во все другие вечера, окромя праздников, гомон и смех неотъемлемая черта всех станичных улиц.