— Не бойся, — ответ я сумею держать, только не поздоровится вам от моего ответа.
Полковник с сердцем плюнул в сторону Сирка и отошел прочь, но через минуту он снова приблизился к нему и спросил, покручивая длинный толстый ус:
— Отдай нам казну, которую имеешь при себе.
— Кто умеет разбойничать на большой дороге, тот и воровать умеет. Сам возьми!
— И возьму! Думаешь, побоюсь?
— Нет, я знаю, что ты храбрый, когда мои руки в цепях… Я твою храбрость давно знаю… Помнишь, как мы с тобой в поход шли к Каменцу, как встретили орду, и я тебя нагайкой из кустов выгонял, чтоб ты…
— Замолчи, или я тебя!.. — крикнул не своим голосом Жученко и выхватил саблю.
— Бей, руби, — мои руки крепко закованы! — спокойно произнес Сирко, не моргнувши даже глазом.
Полковник опустил саблю, отошел прочь и начал обыскивать дорожный скарб кошевого, думая найти там деньги. Но старания его оказались напрасны. Тогда он приказал своим людям снять с атамана пояс. Приказ был исполнен, и в широком поясе было найдено немало золотой монеты.
— Ты не только добрый трус, но и вор хороший, — заметил Сирко, наблюдая, как полковник опоясывается его поясом.
На этот раз Жученко ничего не ответил и велел казакам собираться в дорогу. Смущенные, до смерти перепуганные хуторяне жались к плетню, глядя, как их гостя вместе с татарином тащат к возу. Вскоре воз с закованными пленниками выехал за ворота и, окруженный сильным конвоем, двинулся по батуринской дороге. Старый слепой рыбак плакал, как ребенок, слушая рассказы сыновей.
— Осиротело войско низовое!.. Осиротела наша Украина! — повторял он жалобно, и в эти минуты он охотно отдал бы свою жизнь, чтобы возвратить свободу кошевому атаману.
Татарин относился ко всему окружающему с прежним безучастием. Что происходило в душе его, этого, разумеется, никто не знал, но наружно он был совершенно спокоен. Его заплывшее жиром лицо выражало полнейшую апатию.
Сирко был доставлен в Батурин, а мурза — в Полтаву. Пленников продолжали держать в оковах, под крепким караулом. Тяжелую долю Сирка разделял и его зять, Иван Сербии и оставшиеся в живых колодники.
Враги торжествовали и о поимке Сирка летели вести к царю. Теперь никто не говорил о его огромных боевых заслугах, о его рыцарском характере, но все усиленно кричали о вероломстве Сирка, выставляли его бунтовщиком, перешедшим на левую сторону Днепра для того, чтобы сеять смуту среди народа и казаков, а затем самовольно владеть булавой.
Так поступали враги. Москва не могла не поверить им и потребовала немедленно доставить Сирка. И вот заслуженного воина, как преступника, под усиленным конвоем отправили в Москву. Участь его заранее была решена бесповоротно: его ждала Сибирь. Не успел Сирко опомниться, не успел в последний раз обнять близких и друзей, как московские кони мчали его уже к далекому, суровому Тобольску.
Далеко был атаман, когда известие о постигшей его участи пришло в Сечь. Заволновалось, зашумело орлиное гнездо; но молодцам-сечевикам не под силу было вступать в открытый бой с врагами кошевого. Плакали запорожцы, умоляя вернуть им их любимого, дорогого «батька», но мольбам этим никто не внимал, и опальный атаман приближался к Тобольску.
Неприветливый, чуждый край расстилался перед ним. Здесь ничто уже не напоминало благословенной Украины. Всходило, солнце, но не такое приветливое и ласковое; пролетали ветры, но не наши, легкокрылые, а резкие, суровые ветры, заклятые враги одинокого путника; шумели леса, но не тем веселым зеленым шумом, заглушающим и печаль, и тоску, и горе, — нет, это был шум иной, суровый и дикий, он напоминал рев разъяренного зверя, грохот моря в непогодную, бурную ночь; не слышно было щебетания знакомых птичек, только ворон прокричит в вышине, торопливо пробираясь в лесную чащу. Суровый, забытый Богом край!..
Когда же пришла зима с трескучими морозами и в дикой пустыне завыла, застонала пурга, сердце казацкое защемила невыразимая тоска. Над холодной пустыней опустился белый саван, и все потонуло во мраке холодной бесконечной ночи.
Жарко натоплена огромная печь; вмазанная в нее каменная плита накалилась до-красна и в крошечной горенке так душно, что голова идет кругом. Сирко сидит у стола и при колеблющемся свете каганца читает евангелие. Эта книга дает ему бодрость, силу и терпение. Воскрешая нечеловеческие муки невинного Страдальца, великая книга примиряет с самим страданием, мало того, она учит любить и прощать; голос злобы и назойливый шепот ненависти смолкают перед ней.
Но сухой раскаленный воздух гонит кровь к вискам и вызывает шум в голове. Мысли текут не так плавно, а сердце так и трепещет в груди. Маленькое оконце так замерзло, так затянулось льдистой корой, что превратилось в плотную льдинку. За окном бушует лютая сибирская пурга…