Степная гроза — самая ужасная гроза. Она налетает неожиданно, сопровождается ливнем, вихрем и такими громовыми раскатами, что только очень уж храброму человеку впору сохранить спокойствие в (том, хаосе разбушевавшихся стихий. Быстро налетает гроза в степи, быстро и проносится…
Татарский отряд возвращался с богатой добычей. Гнали гурты скота, табуны лошадей, вели целую толпу пленных. Измученные невольники, подгоняемые ременными бичами, еле передвигали ноги, но останавливаться не смели. Отставшим грозила смерть. Только очень юных пленников и самых ценных невольниц везли на арбах.
Гроза захватила татар на берегу оврага, прорытого вешними водами. Составив арбы в кружок, они тщетно пытались укрыться от ливня.
Господи, помилуй нас, грешных — шептали охваченные в неволю русские. Их измученные, усталые ноги, покрытые ранами, невыносимо горели, и потоки холодной, воды не могли освежить их.
— Мама, мама! — жалобно стонала девочка, при вязанная к седлу лошади.
Мать слышала вопли, но не могла приблизиться к ней, так как канат крепко прикрутил её к арбе. Да и что могла сказать мать в утешение своему несчастному ребенку!.. Их горе и их доля были одинаковы…
Грозные тучи понеслись к морю, снова выглянуло солнце, и степь засверкала, так как на каждом стебельке, на каждой травинке висели крупные капли пролившегося дождя. Вспорхнули припугнутые грозой птицы и пестрые бабочки.
Табор медленно двинулся в путь. Тяжело было передвигаться арбам по мокрой земле. Тяжелые толстые колеса уходили в разрыхленную землю. Но на помощь волам и лошадям назначались те же пленные.
Свист бича заставлял их забывать на время и боль и усталость.
— Слушай, земляк! — обратился пленный к своему соседу (их соединял один аркан), — ты не из Червоной?
— Из Червоной.
— То-то я давно присматриваюсь и вижу, что лицо мне знакомое, да вспомнить не мог.
— А ты бывал в Червоной?
— Еще бы. Я от нашего пана возил письмо к вашему.
— Эге, теперь и я вспомнил!.. Вот где довелось встретиться нам!
Из груди говорившего вырвался тяжелый вздох.
— Проклинали мы свою долю под панским кнутом, а каково-то будет в татарском ярме? — отозвался первый.
— Мой батько побывал в Крыму и не раз рассказывал нам, что там с пленниками делают. Не приведи, Боже!
— А ему удалось убежать из неволи?
— Запорожцы вызволили.
— Кто-то нас освободит?!.
— Верно, смерть…
— И я так думаю. Да пусть бы меня уже взяли, а то и жинка моя здесь, и старшенькая дочка…
— А мои, ты думаешь, дома остались? Тоже ведь с нами идут… Налетела татарва, как туча, — не успели мы и спрятаться…
— У нас тоже так… Прибежали дети с огорода, кричат про каких-то людей конных, а мы и разобрать ничего не можем… А тут и сами эти люди уже на улице… Куда тут бежать. Бабы от страху в слёзы, дети кричат, а татарва уже по хатам шарит. Обшарили, забрали всех, стариков перебили, тогда огнем давай выкуривать тех, кто спрятался. К утру от деревни только обгорелые головни остались да груды пепла.
— Прежде хоть запорожцев боялись, а теперь, сказывают, их хан чуть не побратался с низовым войском.
— Быть того не может!
— Верно тебе говорю… Они вместе задумали какой-то поход.
— А кто в войске теперь кошевым?
— Сирко, сказывали люди.
— Ну, так разве Сирко такой человек?.. Что ты, земляк!
При имени Сирка ехавший вблизи татарин насторожился, подскакал и замахал нагайкой, выкрикивая что-то на своем гортанном языке.
— Ишь, даже слышать не могут имени кошевого! — шепнул невольник соседу.
Табор продвигался по размоинам медленно. Скрип арб заставлял скрываться стрепетов и дроф. Степные коршуны-стервятники вились над печальным шествием, чуя добычу. Они знали, что всякий, не вынесший перегона пленник, будет брошен им на съедение, если добычу не успеют перехватить волки, находящиеся тут же неподалеку. Вот один из пленных начал к вечеру отставать; он поминутно спотыкался, падал на колени; но аркан заставлял его снова подниматься. Наконец, последние силы надорвались, и несчастный лег пластом. Два татарина подскочили к нему, думая заставить его подняться ударами нагаек, но и это средство оказалось бессильным: из его груди не вырвалось стона. Тогда обрезали петлю аркана, и невольник остался один в вольной, необозримой степи. Приближающаяся смерть разбила его оковы. Коршуны, описывая плавные круги, начали опускаться все ниже и ниже, а скрип арб замирал в отдалении.