Палииха перекрестила убитого и, низко опустив голову, пошла к дому. Через несколько минут на Довгоноса надели один из самых роскошных нарядов Семена Палия.
— Эх, пора свою стару проведать! — сказал однажды Палий, обращаясь к обедавшим у него казацким старшинам.
— Давненько не заглядывал батько в свою Хвастовщину, — согласились гости.
— Нельзя было, не выберешь времени… Надо было здесь, как следует, укрепиться; а в Хвастове у меня добрый заместитель… Последние слова старик особенно подчеркнул с лукавой усмешкой.
— Моя стара никому спуску не даст, — вы ее, панове, хорошо знаете.
— Ого!..
— Еще бы!..
— Пани-полковница в кошевые годится.
— Жаль, что в Сечь баб не пускают: наша полковница была б добрым атаманом, всему кошу на славу.
Так гости характеризовали супругу радушного хозяина.
— В Хвастовщине у моей старой больше порядку, чем здесь у нас, — решил безапелляционно Палий. — Моя баба пороху довольно нанюхалась, муштру военную знает и умеет нашего брата-козарлюгу и в мирное время к рукам прибрать… Если же говорить правду, то оно нам не вредно. Без дела казаку не долго с пути сбиться…
После роскошной трапезы хозяин предложил гостям перекочевать в тень черешен. Нечего и говорить, что предложение его было принято с восторгом. Разговор зашел о последних событиях, волновавших умы того времени.
— Слышали, панове, что наши молодцы-запорожцы натворили? — обратился к компании сухопарый сотник.
— Подрались?
— Какое!..
— С москалями побились?
— Вот вы, пане-хорунжий, сразу угадали, — сказал рассказчик. — Да как еще побили!..
— Где же это случилось? — спросило несколько голосов.
— На обратном пути из Лифляндии…
— Пожалуй, нас не станут звать на подмогу…
— Что ж им теперь будет? — задал вопрос красный запорожец.
— Ничего не будет, — ответил с убеждением сотник.
— Как ничего?
— А так!
— Не может быть!
— Вот увидите… Царь московский отпустил им вину.
— Дивные дела Твои, о, Господи! — отозвался Палий и добавил сейчас же: — царь милосерд…
Солнце давно скрылось. Река и прибрежные холмы окутались фиолетовым туманом. На землю упала вечерняя прохлада. Птицы торопливо допевали свои песни, спеша на ночлег. На западе догорала заря, а над Белой Церковью стал серебряный месяц. В окнах палиивского домика заблестели веселые огни; слышался шум, смех, приветственные крики.
Тут же, во время ужина созрело решение ранним утром выехать в Хвастов, чтобы проведать пани-полковницу, славившуюся своим гостеприимством и тонким умом далеко за пределами Хвастовщины. Переезд обошелся без всяких приключений.
Слушая рассказ жены об отражении последнего наезда, старый Палий пришел в такой неописанный восторг, что полез, было, целоваться с супругой.
— Что ты, старый, белены объелся? — осадила его воинственная «половина».
В эту минуту хлопцы доложили о приезде посланца от гетмана.
Все смолкло. В комнату вошел молодой казак и с поклоном передал хозяину письмо.
Гонец вышел, а Палий вскрыл пакет и, отойдя, к окну, начал медленно разбирать написанное.
— Ну, что нового? — интересовались гости.
— Ничего особенного… Пан-гетман хочет царский день отпраздновать и зовет к себе в Бердичев на пирушку.
— Что ж это он в Бердичев забрался из своего Батурина? — спросила пани-полковница.
— А Бог его знает… Дела, видно, призвали. У него везде дела, и везде нужен свой глаз… У гетмана нет такой «правой руки», как у меня, — добавил Палий, подмигивая в сторону жены.
— Поедешь? — отрывисто спросила пани-полковница.
— Известно, поеду… Надо ехать…
— Зачем же надо.
— Царский день… Ну, и гетман собственноручно пишет… Надо ехать.
— Зачем? Вас гетман собственноручно на кол посадит, так вы и то будете рады? — ворчала пани-полковница.
— Ты уж скажешь!
— И скажу… Мало тебе кумпанства дома? Или у нас медов да наливок не хватит? Или у пана-гетмана угощения не такие?!..
— Ты, может, и правду говоришь, а все же собирай меня в путь-дороженьку.
— Поедешь?
— Поеду. Ты знаешь меня…
— Тебя-то не знать? Да твое упрямство от днепровских порогов, от Сечи, от Орды до самой Москвы, если не дальше, всякий ребенок знает. Люди говорят «упрям, как хохол», следовало бы говорить: «упрям, как старый Семен Палий»…