22 Казахские сказки
НЕБЫЛИЦЫ
и
АНЕКДОТЫ
СОРОК НЕБЫЛИЦ
ыло то или нет — суди сам.
В давно прошедшие времена один хан народом повелевал, народ от этого хана беды претерпевал. Хан делал, что хотел, народ молча терпел.
Играет кровь у бездельника-хана от выпитого вина; потеряв разум, объявил он своему народу.
— Если — кто бы он ни был — без задержки расскажет мне сорок небылиц, такого человека я с головы до пят осыплю золотом. Я одарю его богатством, достаточным на всю жизнь. Если такому человеку будет угодно, я выдам за него свою дочь, посажу рядом с собою, сделаю визирем... Но если — кто бы он ни был — в рассказе его окажется хоть одно слово правды,— такого рассказчика я тут же повешу!
Объявление хана дошло до ушей всех. «Без надежды — один сатана»,— говорит пословица; у многих зачесались языки, многим захотелось ханской награды.
Голодные бедняки, безлошадники, те, кого нужда связала по рукам и ногам, захотев сразу разбогатеть, подумали. «Что тут трудного? Тот, кто уже разделся, не побоится нырнуть». Рассуждая так, они являлись перед ханом. И немало невинных людей было повешено.
Другие же, в особенности приезжие, представ пред грозным ханом с готовой сказкой на устах, увидев повешенных, от испуга не могли ничего сказать, лишались рассудка и, таким образом, тоже напрасно погибали.
Ханский дворец весь был завален повешенными и заставлен виселицами, когда перед ханом предстал мальчик-сирота, задавленный нищетою, захудалый, вшивый, ни разу в жизни досыта не наедавшийся, весь в лохмотьях, с посиневшими губами, с израненными ступнями и растрескавшимися ладонями.
— Душа моя,— сказали мальчику люди, сидевшие у порога ханского дворца,— ты совсем юн, как бесперый гусенок, здесь побывали люди гораздо старше тебя и то погибли напрасно. Неужели с юных лет ты не находишь места в жизни? Ко всему надо спешить, кроме смерти,— говорит пословица. Послушайся нас, вернись!
Мальчик, не слушая их, вошел в ханский дворец и приветствовал хана, согнув колени. Хан опросил:
— Ну, что хочешь сказать?
— Таксыр42, я пришел рассказать вам сорок небылиц,— ответил мальчик.
Хан, насмехаясь над мальчиком, молвил:
— Как сможешь ты справиться с задачей, с которой и взрослые не справились?
— Не тот знает, кто много жил, а тот, кто много видел, говорит пословица,— ответил мальчик.
— На заре жизни ты напрасно погибнешь,— сказал хан.
— Таксыр! Моя жизнь не краше, чем у тех, кого ты повесил. Но уж если падать, говорит пословица, так падать с хорошего верблюда.
— Если так, рассказывай,— разрешил хан.
— Таксыр! — начал сирота.— То, о чем я хочу тебе рассказать, было еще тогда, когда небо было не больше потника, а земля не крупнее седла, и меня еще не было на свете. В то время я был еще в семени отца, в утробе матери и кормился тем, что пас лошадей своего внука. За пятнадцать лет я заработал себе на калым, поскорей родился, сосватал себе невесту и женился. Самый младший из пятерых моих детей как раз вчера достиг двадцати пяти лет, сейчас он на десять лет старше меня самого.
Однажды в знойный летний день я погнал лошадей моего внука на водопой к разлившемуся по всей степи колодцу. О таксыр! Вы сами поймете, какой жаркий был день: вода в колодце замерзла, лед был толщиной в рост человека. Не слезая с коня, я стал рубить его топором, чтоб добраться до воды, да не вышло, только топор выщербился. Тогда я засунул топор ва воротник, вынул из кармана лом, чтобы пробить лед,—да не вышло, только лом согнулся. Не зная, что делать, я стал теряться, но тут меня осенила счастливая мысль: я схватил себя за глотку, оторвал голову от туловища и один раз слегка ударил по льду своим виском. Ой, таксыр мой, тут ни одного словечка лжи: лед тотчас разломался, и столько воды вытекло, что я спокойно напоил своих лошадей, поставив их в один ряд. К счастью, колодезная вода оказалась соленой, и лошади напились так, что животы их раздулись, и потом охотно стали пастись на льду, где росли густой ковыль и высокая полынь.
Я прикрыл глаза, чтобы заснуть, и увидел, что среди лошадей не оказалось семисаженного рыжего жеребенка, рожденного от пестрой двухвершковой кобылы. Что же, думаю, конокрад украл или волк съел? Стал озираться по сторонам — нигде не видать. Тогда я воткнул свой курык в лед, забрался на него и стал глядеть вокруг. Нет, не видать! Думая, что курык оказался слишком низким, я воткнул в его петлю нож — опять ничего не видно. Тогда я надел на нож ножны, забрался по ним еще выше — нигде не видать моего жеребенка! Воткнул я в конец ножен веревочную камчу, снова забрался на самую4"макушку, опять не видать нигде жеребенка! Что же, думаю, теперь делать? Тут меня еще раз осенила счастливая мысль, у меня была с собой иголка, которую я всегда носил под языком, о ней-то я и вспомнил.
Я воткнул ее в рукоять камчи, снова забрался на самую ее верхушку, но опять ничего не увидел. Тогда в отчаянии я вынул глаза, поднял их в руках над головой, осмотрел ими всю степь — ничего нет! Не зная, что делать, я обратился за советом к своему курыку. Курык, чтоб ему пусто было, начал поносить меня. Что же, как бы ты думал, сказал он мне, ругаясь вовсю? «Если ты не дохлая собака, то вместо того, чтобы глазеть на землю, закрыл бы ты глаза покрепче и взглянул бы на небо»,— вот что сказал мне мой курык. Я возразил ему: «Ой, ой, разве ты не видишь, что все небо покрыто тучами?» Он еще пуще разозлился и закричал: «Эх ты, дурень, разве у тебя нет рук? Отодвинь часть туч в одну сторону, часть в другую!» Подумал я над его словами и понял, что курык мой правду говорит. Я бросил вниз ненужные мне теперь глаза, протянул руку и раздвинул тучи, потом зажмурился и взглянул на небо. О чудо, что же нужно, больше? Я увидел своего рыжего жеребенка: взобравшись на веточку высокого дерева и там же ожеребившись, он стоял себе преспокойно у самой Полярной звезды, кормя молоком сына, который находился у Венеры, у склона горы Кап. Я так обрадовался, будто жена родила мне сына и, не мешкая, тут же бросился в море, отделявшее меня от моего жеребца, сделав из своего курьжа лодку, а из ножа — весло. Но не тут-то было! Почему-то я стал тонуть. Тогда я сделал из ножа лодку, а из курыка весло и таким образом в одно мгновенье пронесся через море.
Добравшись до жеребца и рожденного им жеребенка и боясь, что они опять убегут, я привязал жеребца к хвосту жеребенка, а жеребенка к хвосту жеребца, переплыл море и пустил их пастись на лед. Тут я увидел на льду, что под невыросшим еще старым раскидистым тростником лежал неродившийся жирный заяц. Я тотчас схватил свой лук и пустил в зайца стрелу, но она отскочила от его меха. Тогда я сбегал за стрелой, принес ее обратно, перевернул тупым концом и вновь ее пустил. Стрела прошла теперь зайца насквозь.
Затем я привязал свою лошадь к торчавшему изо льда столбику и начал собирать кизяк в полы халата, чтобы поджарить зайца. Вдруг гляжу: лошадь моя, закрыв от испуга глаза хвостом, бьется на привязи,, как бешеная. Свалив в кучу собранный кизяк, я побежал было к лошади, но кизяк вдруг сделал — фрр... и разлетелся в разные стороны: оказывается, я насбирал на льду перепелок, приняв их за кизяк! Осмотрев лошадь, я понял, что по ошибке привязал лошадь к шее белого лебедя. Испугавшись взмаха крыльев, лошадь бесилась и брыкалась. Я вытащил свою иголку и, не имея под рукой молотка, вбил иголку в лед своей головой, привязал коня к иголке и получил наконец возможность отдохнуть. Собрался было прирезать пойманного зайца, но в ножнах не оказалось ножа. Эх, думаю, где же он запропал? Думал, думал, три дня и три ночи думал, наконец вспомнил: ведь я же сам воткнул его в конец курыка, он там и остался! Лень мне было съездить за ним, я вытащил один из передних зубов и стал им резать зайца. Я всегда славился как хороший резник и, применив все свое искусство, я закончил резку зайца за каких-нибудь пять дней. Высушил мясо, засолил его песком, а одну ляжку зайца положил в котел, чтобы натопить себе сала. Но сало все время вытекало из котла. Тогда я выкинул целый котел, веял дырявый, и что же получилось, таксыр? Когда-нибудь вы видали такую штуку? Ни одной капли сала не вытекло, и набралось его столько, что я наполнил им кишки верблюда, кишки вола и кишки самого зайца, и еще осталось пудов шесть.