Видя, что сала мне не хватит и на завтрак, я подумал: «Лучше я смажу им свои сапоги, все-таки польза». Но сала едва хватило на пятки одного сапога, голенище его осталось несмазанным. И другой сапог тоже остался без смазки.
«Храбрец своим трудом должен хоть раз насытиться»,— говорит пословица. Я взял в руки кусок мяса и, дождавшись, когда он поджарился на солнце, потянул его ко рту. Вот так штука! Моего рта не оказалось почему-то на месте! От испуга сердце у меня похолодело: ойбой, где же мой рот? Я стал водить рукой по лицу, отыскивая его. Что же оказалось? Недоставало не только рта: всей головы не оказалось на моей шее. Ой, таксыр! До сих пор я трясусь, вспоминая свой тогдашний испуг.
«Эх- эх, как же я буду жить без головы?» — задумался я, схватившись за затылок. В это время кто-то дотронулся до моего плеча: «Маке! Не знаете ли вы, чья это голова?» Всмотревшись, я увидел, что голова моя и что принес мне ее мой собственный сын, тот самый, который родился ровно двадцать шесть лет спустя. «Светик мой, где ты ее нашел?» — спросил я. Мой сын ответил: «Она лежала там, где ты разбивал лед, я сразу узнал, что она твоя, потому и принес сюда». Ой, таксыр! До сих пор я смеюсь, вспоминая свою тогдашнюю радость.
Голова моя оказалась сильно утомленной от долгой бессонницы, и, пристроив ее на место, я улегся, постлав себе постель изо льда и покрывшись снегом. Согревшись, я заснул как убитый. Около середины ночи я проснулся от сильного шума и возни. Испугавшись, я стал озираться — и что же оказалось? Мои сапоги дрались и были все в крови. «Эй, батыры, что с вами?» — спросил я. Оставшийся без смазки сапог слезливо ответил: «Этот жадюга выпил все сало, а я не попробовал его!»
Второй возражает: «Разве ты достоин сала, ничтожный?» Я рассердился, щелкнув пальцами по лбу того и другого и, раставив их в разные стороны, опять улегся спать.
Проснувшись утром, я увидел, что оставшийся без смазки сапог, разобиженный, удрал ночью — чтоб ему ослепнуть! «Ах ты, стервец!» — крикнул я и, всунув обе ноги в оставшийся сапог, пустился в погоню по следу убежавшего сапога. Месяц иду, другой иду... От тоски по убежавшему сапогу умерла оставшаяся дома жена.
В один из дней я добрел до садовника, который, вын растив дыню на затылке вола, сидел и варил эту дыню. Когда она сварилась, он протянул ее мне и сказал: «Светик мой, у тебя есть нож, разрежь ее и кушай на здоровье!» Я вытащил свой нож и вонзил его в дыню. Но лезвие выпало из рукоятки и провалилось внутрь дыни... Эх,— думаю,— правду говорят, что кому не повезет, того собака и на верблюде укусит! Вот все время мне не везло, нож этот с малых лет всегда и везде был со мною, как же я мог оставить его внутри дыни?» Раздевшись, я нырйул внутрь дыни и начал разыскивать свой нож — искал в горах, искал в песках, искал в долине, выбился совсем из сил. Наконец я повстречал такого же неудачника, как и я, который бродил, отыскивая свою потерю. Я стал было расспрашивать его, не видел ли он моего ножа, описав ему подробно его масть, вид, тавро, походку и кличку. Чтоб ему пусто было! Он ни с того ни с сего взял да плюнул мне в лицо. «Что с тобой, взбесился ты, что ли?» — напустился я на него. Но он тоже оказался горячим и грозно мне крикнул: «Я в течение нескольких месяцев, загнав нескольких коней, ищу в этой дыне целый табун моих пропавших лошадей. Ты же ищешь какой-то четырехвершковый, ничего не стоящий нож да еще расспрашиваешь!» Я был сильно разгневан его словами и вступил с ним в жестокую драку. Оба мы оказались в крови, ни одного волоска не осталось в бороде у обоих.
Наконец и я и он сильно утомились, выбились из сил и, прекратив драку, взяли один у другого по понюшке табаку, понюхали и разошлись восвояси.
В поисках ножа я набрел на большое сборище по случаю чьих-то поминок. «Вот, думаю, хорошо угодил; тут-то я поспрашиваю народ и о своем пропавшем сапоге и
о пропавшем ноже» И что же? Среди молодых жигитов, разносивших гостям мясо, я еще издали увидел свой собственный сапог— он так и кинулся мне в глаза. Я обра* девался так, как будто жена моя родила мне сына. Сапог мой также заметил меня и весь покраснел от смущения. Он нес объемистую посудину, наполненную лошадиным мясом, казы, джалом и прочими лучшими яствами. «Вот это не то ли самое сало, которого ты когда-то пожалел дать мне полизать?» — сказал он, поставив передо мною полный казан. Ой, таксыр мой! До сих пор ‘я краснею, вспоминая мой тогдашний стыд.
Забрав с собой оба сапога, я вернулся к лошадям. От съеденного мяса и от сильного зноя меня одолела жажда. Я наклонился над прорубью и стал пить. Напившись, хотел подняться и никак не могу. Что же оказалось? Пока я пил воду, к моим усам примерзло шестьдесят диких уток и семьдесят селезней. «Куда, думаю, мне столько дичи?» Променял я их на одного журавля, который был ростом с верблюда и пил воду из глубоко колодца, даже не нагибаясь...
Тут хан, видя, что рассказ близится к концу, а сирота не сказал еще ни одного слова правды, закричал в гневе:
— А может быть, не так уж глубок был твой колодец?
— Может быть, и не так глубок: камень, брошенный в него утром, лишь к вечеру падал на дно,— ответил мальчик.
— Ну, может быть, в те времена дни были короткие,— возразил хан.
— Дни, и верно, были короткими; в те времена стадо баранов проходило всю степь от края до края за . один день,— сказал мальчик.— Все, что я тебе рассказал, таксыр, произошло в один день. А если б я стал рассказывать, что произошло в следующие, я бы состарился прежде чем кончился рассказ.
Хан приказал выдать сироте обещанное золото, отдал за него свою дочь, а сам, не снеся досады, слег и умер через три дня.
НЕБЫЛИЦА
Ш
Ш“~РЛ ил старик со старухою. Детей у них не было. v Однажды старик, сидя на камне у кибитки, посматривал на небо. В это время пролетела — муха, и что-то попало старику в глаз. По
плелся он к своей старухе.
— Вынь, Машан, из глаза моего сор,— сказал он.
С большим трудом старуха вытащила оттуда тазовую кость быка, которого склевала в прошлом году одна молодая ласточка. А ласточку эту съела муха.
Старик бросил тазовую кость в море, и она образовала большой остров, на котором зимовали потом сорок тысяч кибиток казахов.
Казахи эти не знали, что остров их стоит на тазовой кости. В одну буранную темную ночь на острове раздался треск, поднялся шум, и остров задрожал. Казахи испугались и разбежались в разные стороны. На следующий день смельчаки решили сходить на остров и посмотреть, что такое случилось там ночью. Казахи нашли на одном конце острова лисицу, которая грызла остров. Убили они лису и стали снимать с нее шкуру и смогли снять лишь верхнюю боковую часть, а другую не могли, так как не в силах были повернуть лису.
Шел мимо старик, бросивший в море тазовую. кость. Он содрал вторую половину шкуры, принес ее домой и попросил старуху сделать из лисьей шкуры малахай и шубу.
Сняла старуха мерку с головы старика и сказала: