С ними перешло до 400 казаков. Пугачев дал Крапивину 20 рублей, сам надел на него серебряную медаль на пестрой ленте и назначил полковником всех передавшихся казаков. В это самое время раненый Кутейников искупал грехи своих станичников. Связанного ремнями, его притащили в обоз самозванца, где били дубьем, таскали за волосы, после чего, надев на шею петлю, пытались несчастного удавить. После таких мук его повели на казнь. По приказанию Пугачева, татарин посадил Кутейникова на бугор и стал в него стрелять: раз выпалил – осечка, другой – то же самое; только за четвертым выстрелом попал ему в бок. Кутейников свалился в овраг, где пролежал несколько часов без памяти, но потом, выбравшись ползком на свет Божий, побрел к себе домой, в Качалин-скую станицу.
Угрюмо, насупившись, возвращались донцы с Мечет-ной. Комендант, сопровождаемый старшинами, объехал казаков, уговаривая их стоять крепко за матушку-царицу и врагов ее не опасаться. Донцы немного ободрились, даже выставили заставы под стан самозванца. На другой день утром высоты, окружавшие город, покрылись толпами самозванца, примерно тысяч по шесть. По обычаю, отделился разъезд и, подъехавши на выстрел, стал перезывать казаков на сторону «батюшки»; выехал и сам Пугачев, переодетый в платье Овчинникова и окруженный сотней яицких казаков. Перебежало к ним не больше пяти человек, а один из казаков, стоя на валу, громко выкрикивал: «Здорово, Емельян Иванович! Хорошо ли царствуешь?» Как только Пугачев отъехал, мятежники выставили 6 батарей, из которых одна в 12 орудий, и открыли пальбу. Из крепости отвечали тем же. С часу до семи вечера пальба не стихала. Секунд-майор Фатьянов обходил защитников, ободрял их, обещая именем царицы полугодовой оклад. Майору Харитонову удалось тогда подбить одну из неприятельских батарей и взорвать зарядный ящик. После того бой прекратился, мятежники скрылись за высоты. Царицын был спасен, единственный город на Волге, не допустивший свои дома до разграбления.
Императрица пожаловала всем защитникам следующий чин, рядовых же наградила деньгами. Царицынцы ожидали ночного нападения, но самозванец, проведав о приближении воинских команд, поспешил к Черному Яру. У него уже тогда было намерение пробраться на зимовку в Яицкий городок, хотя об этом знали немногие, только самые близкие ему люди; вся же остальная толпа не сомневалась, что побывает еще в Астрахани, где ждет его богатая пожива. В то время, как Пугачев проходил мимо Царицына, хвост его шайки атаковали донцы, захватили часть обоза и множество пленных. В этой схватке еще с полсотни казаков пошли вслед за самозванцем.
При остановках, на ночлегах, донцы пытались разглядеть Пугачева, впрямь ли он государь, или же, как уверяли старшины, Зимовейской станицы казак? Но он, «злодей, всегда рожу свою от них отворачивал». Однако пытливые донцы скоро признали в нем станичника Емельку, и слух об этом разошелся по всему обозу, что особенно смутило яицких. Еще больше они смутились, когда узнали, что донцы один за другим покидают их обоз; огляделись как-то утром, ни одного не осталось, все ушли. Понял тогда Пугачев, что на донцов нечего ему рассчитывать и надо поскорее уходить. Царству буйной вольницы, всполошившей все Поволжье, залитое кровью, орошенное слезами, наступал конец.
Неутомимый Михельсон уже был в Царицыне, тот самый полковник Михельсон, который со своею командой в 800 человек разбил под Казанью скопище самозванца силою от 15 до 16 тысяч. Он прошел после того более пяти тысяч верст, преследуя Пугачева, по местам «пустым, почти непроходимым и жилья лишенным». Пробывши в Царицыне всего один день, Михельсон взял на подкрепление своей изнуренной команды 90 малороссийских казаков и 450 донцов, с которыми выступил дальше.
На третий день он настиг Пугачева у Сальникова завода. Самозванец уже знал о его приближении. Все свои пушки он поставил в одну линию, за пушками пешие толпы разного сброда. Одновременно орудия открыли пальбу, пешие двинулись в атаку. Но Михельсон привык сам начинать. Боевой его порядок был таков: в середине находилась пехота, на правом фланге стоял походный атаман Перфилов с чугуевскими казаками, на левом – все донцы. Чугуевцы и донцы бросились мятежникам навстречу и сразу их осадили; пехоте не пришлось и выпалить. Самозванец, оставаясь сзади, поощрял лишь голосом: «Порадейте, детушки, за отца-государя!» Но столь был велик во всех страх, что, ни мало его не слушая, злодеи рассыпались во все стороны, покинув без внимания 24 пушки. Казаки гнали их верст 40, причем перебили до 2 тысяч, да захватили в плен около 6 тысяч. Самозванец ускакал одним из первых; за ним ускакали его жена Софья и десятилетний сынишка; две дочери ехали в коляске, переполненной деньгами и дорогими товарами. Где-то на косогоре коляска опрокинулась и вместе с деньгами попала в руки казаков. Вообще донцам тогда перепало 18 пудов серебряной посуды, много денег, платья, соболей, куниц, лисьих мехов, сукон и материй, более 500 лошадей и 60 волов. Погоня прекратилась на берегу Волги, где самозванец успел переправиться на ту сторону, а большая часть его толпы разбежалась, спасаясь в одиночку. У Сальникова завода самозванцу нанесли последний и самый тяжкий удар, от которого он уже не мог оправиться; его ближайший сподвижник и главный советник, казак Овчинников, пропал тогда без вести. Щедро наградила императрица участников боя: казаков и солдат осыпала она деньгами, офицерам пожаловала следующие чины, а Михельсону – золотую шпагу, украшенную бриллиантами, при собственноручном письме.