во двор на Арбате, и вы то учинили по господскому приказанию. Так ли было? •' .
— Так, — произнес Васька.
— Пиши, Ермолай, — сказал Калитин и потом продолжал свой допрос. — И как вы приехали на Москву, ваш. господин приказал тебе, Ваське, глядеть за своею женою Анною и приводить к нему, господину твоему, на постель для блудного дела в те поры, как он тебе то прикажет. И ты ее один раз к нему приводил. Так было, говори!
Васька остановился, замялся, — понял он, что настает решительная минута, приходится сказать на господина такое, чем ему, конечно, согрубит. Калитин сказал:
— Я знаю, зачем ты стал. Вот этого-то именно паче всего не велел тебе господин объявлять, но рам видишь: я уже без тебя все это знаю, стало быть, ни запирательством, ни лганьем ты- своему государю никакой корысти не учинишь, а только себе самому причинив скорбь немялую. Кнут — сам знаешь не ангел: д^на не выймет, а правду вытянет из тебя. Лучше скажи всю правду, не подставляю-чи спины своей под кнут.
— А моему государю что за то будет? — спросил Васька.
Дьяк засмеялся.
— Хочешь много знать, умен чересчур станешь, — сказал он. — Что будет?! Нешто мы твоего государя здесь судим. Государь твой уж был судим там, где ведом был, в Малороссийском Приказе, и оправлен. В наш Патриарший Приказ -отдана жонка Анна для духовного суда, и мы тебя допрашиваем затем, чтоб знать: чья она жена: твоя ли, или другого, и кому ее следует отдать: тебе ли, али тому козаку. Молявке, и виновата ли она в том, что от живого мужа ее с другим повенчали? Вот о чем тут дело у святейшего патриарха, а до твоего государя дела нам нет никоторого.
— Так было, как изволишь говорить, — произнес Васька.
— То есть, — продолжал Калитин, — господин твой. затем тебя женил, чтобы ты ему свою жену приводил на постелю? Так ли?
— Так, — сказал Васька. . .
— Запиши, Ермолай! — сказал Калитин, и обратившись снова к допрашиваемым, говорил:
— Далее вас спрашивать нечего. На другой день, когда ты, Васька, приводил' Анну к своему господину, она _убегла со двора и вы уже ее более не видали. С тебя, Васька, роспрос кончен. Хорошо, что ни в чем не запирался, не отлыгался. С тебя, Макарка, pocnpoc недолгий будет. Ты вместе с Ваською схватил насильно Анну в тайнике, вместе с Ваською возил ее из Чернигова в Пахринскую вотчину, н при - венчаньи был, и потом, по государскому приказу, вместе с Ваською привез ее в Москву.
— Так было, — сказал Макарка.
- — И государь при тебе велел Ваське приводить ее к
нему на постелю для блудного дела? — спрашивал дьяк.
— Я того не знаю, — сказал Макарка. — Мне такого приказа не бывало.
— Не тебе, а Ваське был такой приказ, только при тебе дан. Ты вместе с Ваською то слышал. И в том тебе вины никакой нет. Не запирайся, а то, что тебе не за себя, а за другого муку ' терпеть, коли он, этот другой, уже сам повинился во всем.
— Помилуйте! — произнес испуганный Макарка. Васька правду сказал про себя, и я говорю то же, что Васька.
— Запиши, Ермолай, — сказал дьяк, и снова, обратившись к Ваське, произнес:
— В концы всего ты объяви: желаешь ли ты оставлять Анну у себя женою, или согласен, чтоб ее отправили к ее первому мужу.
. — Не желаю, — произнес решительно Васька: — на
сильно меня государь мой женил, а не по своему хотенью я на ней женился. Не надобна она мне! Пусть себе идет; куда хочет.
— Пиши, Ермолай! — сказал дьяк. — Вот это и все, что нам нужно было!
Васька упал к ногам дьяка. За ним то же сделал Макарка.
— Батюшки, кормильцы! — говорил с плачем Васька: — озрите милосердным оком на нас бедных рабов, людей подневольных. Наговорили мы на государя своего, хоть и правду сущую говорили, только мы останемся в его воле, и он нас задерет теперь. Укройте, защитите нас, голубчики, отцы родные! .
— Что ты боишься своего государя, то чинишь ты хорошо, — сказал дьяк. — Раб должен бояться своего господина и слушать его во всем. Только над твоим государем есть еще повыше государь. Знаешь ты это?
— Вестимо так! — сказал Васька. — Я знаю, что над всеми господами нашими государями есть один-выше всех господин, батюшка-царь великий государь, и властен он над нашими государями так же, как властны они, государи наши, над нами, бедными сиротами. Только сам изволишь ведать, твоя милость, люди говорят: до Бога высоко, а до царя далеко, а государь наш к нам ближе всего. К царюба-тюшке нашему холопьему рылу приступить не можно, о том и думать нам непристойно, а свой государь, как захочет, так с нас шкуру снимет. Нельзя ли, батюшки-кормильцы, уговорить нашего государя, чтоб нас не мучил, а до того часа, как изволите ему о том сказать, не отпускайте нас к нему, а подержите где-нибудь инде.