Но отчего же вспыхнула страшная колиивщина, возму'" тившая благосостояние такого элизиума? Г. Кулиш приписывает всю беду козакам-запорожцам: они-то, воротившись из Татарщины, куда загнал их Петр Великий, «различными путями привели этот вновь расцветший- край к новой катастрофе». К ним, козакам-запорожцам, явившимся в западной Украине; однако, как всем известно, пристала масса народная. Г. Кулиш объясняет это так: пристала тогда к козакам-возмутителям собственно не вся народная масса, а вся пьяная голь, все глупое, ленивое и безнравственное в западной Украине было поднято на ноги, во имя веры и свободы против колонизаторов опустошенной их предками страны» (ibid.).
Можно подумать, что такой способ воззрения заимствовал Пантелеймон Александрович Кулиш у какого-нибудь поляка-рабовладельца, а взгляды этих господ совершенно совпадают со взглядами наших русских бар-крепостников, когда вопрос касается восстания крестьян против владельцев. Виноваты у них одни мужики: пьяницы, лентяи, работать не хотят, а господа их чересчур мягки, милостивы: вот мужики зазнаются и своевольствуют! Такой односторонний взгляд вполне свойствен господам-крепостникам, но едва ли уместен для историка, который должен взвешивать бес-прщтрастно все, что можно сказать в ту или другую сторону. Притом г. Кулиш сообщает нам положительную неверность, будто показания, слышанные им о благополучном состоянии' крестьян под польским владычеством, совпадают с польскими известиями времени Екатерины 11. Пусть развернет г. Кулиш книгу г. Сташица <<Przestrogi dla Polski>>, изданную в 1790 году; там найдет он совсем не такое описание польских крестьян того времени, а между тем Сташиц был человек вполне уважаемый своими соотечественниками. Да и кроме того можно найти немало в современных свидетельствах таких черт, которые никак не соответствуют тому блаженному состоянию рабов, какое нам рисует г. Кулиш. Также мало подтверждает взгляд г. Кулиша на благотворное для южнорусского народа roc-подство панов приведеиная им пословица (№. 3, стр. 364), «регулирующая», по словам автора, <<нашу историографию»: «пока шлялись по Украине козаки с пораховыми рогами — лежали широкие поля невспаханными, а когда явились на Украине паны с лядунками, — у мужиков на полках явились пироги». В противовес такой благоприятной панству пословице (быть может, в панских дворах и сложенной) , укажем на народную песню, которая была уже приведена в нашем сочинении: «Последние годы Речи Посполитой», на стр. 868-й. Г. Кулиш не станет оспаривать подлинности этой песни, так как кроме варианта, нами записанного на Волыни, другой видели мы в рукописном сборнике песен П.А. Кулиша. Такими же глазами смотрит автор и на эпоху Хмельницкого. «Простонародье украинское,' говорит он, вошло в свои естественные берега, понятые казацким разливом при Хмельницком, к ужасу и ко вреду всех порядочных людей» (ibid., стр. 367). Так смотрели на эпоху Хмельницкого поляки, и г. Кулиш последует им в своих суждениях, хотя ссылается на свидетельство не поляков, а на летопись Самовидца, писанную малороссом и притом казаком. Действительно, в летописи Самовидца встречается изображение подробностей восстания, представляющее непривлекательные черты; но это — неизбежные черты, какими всегда сопровождаются всякие народные восстания, и такие черты неизбежно явятся в описании, если станут изображать ход восстаний в подробностях. Эти черты, сообщаемые Самовидцем, драгоценны для узнания быта и приемов жизни в То время, которое передается им, но может ли историк, руководствуясь только такими единичными явлениями, изрекать приговор над всей эпохой и ее историческим значением? Это было бы чересчур ненаучно. Выходки г. Кулиша против эпохи Хмельницкого подтверждаются у него чертами народного восстания, найденными им в летописи Самовидца; это невольно напомнило нам мысль г. Микешина изобразить на памятнике Хмельницкому горельефы убитых поляков и жидов; художник не принял во внимание, что памятник, воздвигаемый великому человеку, должен сразу указывать на его всемирно-историческое значение, а не на частные события, сопровождавшие дело, им совершенное. Точно так же и ученый историк должен произносить приговор над известною эпохою по ее общеисторическому значению, а не по мелким подробностям, которые могут одним нравиться, другим возбуждать отвращение.