И на работе одетые в особые холщевые куртки и серые рейтузы солдаты имели тот же подтянутый вид… Словом, они были «английской» вещью, может быть, и слишком дорогой, но зато добротной и изящной.
К достопримечательностям Александрии относят — вид на Нил, памятник Магомету-Али, музей, сад Антониадеса и арабский квартал.
Смотреть на Нил и гулять по волшебному саду Антониадеса я ходил со всей командой. Это верст восемь ходу. Одевши казаков в белые рубашки и белые длинные шаровары, в белые фуражки, я вышел с ними рано поутру 28-го октября. По улицам города шли маленькими группами человек по пяти, шагах в 10-ти — 20-ти друг от друга. Когда же вышли на ровное гладкое шоссе, обсаженное синеватой громадной тучей, я построил казаков по шести, вперед стал запевала и пустынная африканская местность огласилась громкой маршевой солдатской песнью. Маленькие арабчата с удивлением смотрели на здоровых бородачей, одетых во все белое и маршировавших в такт залихватской казачьей песни. «Ой хмель мой хмелек», отдавалось по берегу Нила, раздавалось в роще финиковых пальм, в тени банановых огородов и родные картины, картины далекого севера, невольно рисовались в возбужденном песнью мозгу.
Прошли мимо кладбища, мимо дач французских негоциантов с садами, напоенными запахом роз, и, наконец, подошли к одному из Нильских рукавов,
Канал Магомета неширок — сажен 10, не более. Берега обведены каменной плитняковой набережной без перил по одну сторону идут дачи французских и английских купцов, по другую тянется арабская деревня. Крошечные двух этажные и одноэтажные домики построены из глины, в окнах тесные решетки. Над домом живописно склонилась финиковая пальма, отягченная плодами, на маленьком тесном дворе, в пыли и в грязи, возятся грязные смуглые дети, еле покрытые лохмотьями рубашки. Темная женщина сидит с закрытым лицом и толчет что-то в ступе, громадный буйвол стоит на спуске у желтых вод Нила и на спину его взобрался маленький, словно из шоколада сделанный ребенок. По Нилу плывут какие-то большие утки, и они особенные, египетские. На реке стоят барки причудливой формы с длинными косыми реями. Такие реи мы видим на барельефах древних пирамид. Жаркое солнце сильно печет, кругом царит тишина. Словно это не люди, не животные, не птицы а картина, мастерски написанная в те далекие времена, когда царили здесь фараоны, и чудом уцелевшая до наших дней. По эту сторону Нила, no бeрегу его набережной, вьется тропинка. громадные белые акации, фиговые деревья и туйи обрамляют ее. Далее идет пыльная дорога, в стороне от нее невысокий заборчик, полный расселин. Ящерицы, длинные, тонкие с желтым брюхом и безобразные толстые хамелеоны вышли погреться на каменьях. За забором целые заросли бананов. Местами полуобвалившийся каменный забор сменяется изящной железной решеткой. За решеткой видны кусты роз, цветник и маленький европейский коттедж, но людей почти нет. Сидят у ворот дворники-арабы, какой-нибудь негр спешно проходит с тяжелой корзиной, да полисмен в своей красной феске молчаливо прогуливается взад и вперед. Но вот и сад Антониадеса.
Антониадес — богатый грек, родом из Одессы — русский подданный. Контрабандой здесь это ремесло он нажил себе несколько миллионов состояния и развел удивительно богатый сад. Он надеялся, что сад этот будет куплен египетским хедивом, но надежды его не сбылись, а состояние пошатнулось, он умер и теперь сад его принадлежит вдове и двум сыновьям. Несмотря на то, что поддерживать его стоит очень дорого, он содержан в большом порядке.
Мы подошли к большим чугунным резным воротам, за которыми сидели араб и негр.
— «Москов-аскер», сказал я, «desirent voir 1е jardin».
«Антониадис», отвечал араб и улыбнулся, показывая два ряда белых зубов.
— «Да, да, Антониадис», отвечал я.
Араб засмеялся, отрицательно закачал головой и махнул рукой — проходи дескать. Я повторил свого просьбу и обещал, что ничего не будем трогать.
— «Rien toucher?» недоверчиво сказал араб искривился весь в гримасу. «Бакшиш?»
Я уже в Константинополе привык, что без бакшиша, чай, ничего не делается и поэтому полез в карман за кошельком и дал ему меджидие. Но ему этого было мало. Под самое лицо протянул он мне свои корявые грязные пальцы и смеялся, и качал головой пришлось набавить и плутоватое животное, наконец, отперло калитку.
Мы в банановой аллее. По обеим сторонам широкой и гладкой дорожки, усыпанной белым песком, растут громадные кусты бананов. Красные — это особенный сорт, плоды свешиваются длинными гроздьями вниз; за ними внизу целая заросль мандариновых деревьев, покрытых еще зелеными плодами. Аллея упирается в площадку, обсаженную олеандрами, туйями, акацией, мимозой и еще какими-то высокими деревьями, усеянными громадными желтыми цветами. Нежный аромат мандаринов разлит в воздухе. По средине площадки растет гигантская муза. Просто не верится, что она сидит прямо в грунте, ожидавши, увидеть под нею кадку, или горшок. А кругом розы, магнолии и чудные белые лилии. Из чащи деревьев бамбук кидает тонкие, будто железные, зеленые стволы, усеянные массой мелких листьев, жасмин протягивает ветку ароматных цветов. Не знаешь, что смотреть, куда идти. Казаки то и дело ахали от изумления и обращались ко мне с вопросами, как какое дерево называется. По галерее, увитой виноградом, который здесь трех, сортов, мы прошли в рощу финиковых пальм и спустились в катакомбу. Катакомба, вероятно, поддельная, слишком чисты ее столбы, слишком аккуратны стены и картинно расположение.
Выйдешь из нее, войдешь в сад и не знаешь, на что смотреть, чем любоваться. Упиваться ли чудным ароматом роз, олеандров, жасмина, банана и мандарина- любоваться ли на оригинальный причудливых форм орхидеи, спускающие свои цветы с высоких ветвей, или замереть на месте и смотреть на удивительно красивую аллею, на перистые листья дал м, синее море и темно-синее небо.
— «Это рай земной!» говорили кругом меня казаки, «таков был рай!», «жить бы здесь и в Абиссинию ехать не надо бы»… «Я бы век здесь прожил!» блаженно улыбаясь, говорит голубоглазый Крынин, «и умирать не надо!»…
Проводник-араб оказался гораздо любезнее араба-привратника. «Каждому казаку он передал по маленькому пучку дивных роз, а мне их дал целый букет и, кроме того, поднес нам корзину свежих фиников, только что сорванных с дерева. И мы вернулись на пароход, бодро распевая песни и имея у каждого за ухом в густых казачьих кудрях по нежной розе. И я скажу, что контраст бледно-розовых лепестков царственного цветка и темных волос бородача Духопельникова был не лишен известной оригинальной прелести…
Памятник Магомета-Али помещается на большой площади. Арабский повелитель изображен верхом на арабском коне, идущем в крутом сборе, в чалме и широких шароварах. Конь стоит. на высоком пьедестале, окруженном решеткой. Вокруг разбит цветник.
Говоря об арабской полиции, я забыл рассказать о курьезном эпизоде, бывшем с нашими казаками. Я увольнял их командами по звеньям в баню. При возвращении из бани двое из сводного звена прельстились перспективой доехать до пристани на осликах, стоявших на площади. Услужливый араб за сорок копеек (два пиастра, на деле — пиастр величиной похож на двугривенный и люди конвоя называли его постоянно двугривенным) дал им двух осликов и кавалеры при дружном хохоте товарищей. покатили. Подъехав к решетке таможни, они заплатили арабу два пиастра и погнали на пристань. Как вдруг к ним привязался другой араб, владелец второго осла, и потребовал за него деньги,
— «Отстань», говорил ему рассудительный толстяк, старший звена, «мы тому отдали за обоих ослов, чего иудишься?»
Но араб не отставал. Он дергал казаков за рукава курток и угрожающе показывал на полисмена.