Помощник капитана подал свисток, сняли причалы, скинули трап, буксир прошел вперед и медленно начал вытягивать «Царя» из-за мола.
Все были наверху. Чудная панорама Одессы открывалась с палубы. Каменная галерея наверху высокого берега, статуя Ришелье, группы домов, зелень садов показались вдали, очертания начали сливаться, стушевываться, прошел еще час и только туманная береговая полоса осталась на том месте, где была Россия.
Свежий ветер скоро согнал публику с юта. В кают-компании зазвонили к завтраку.
Когда я вышел снова на ют, ничего кроме моря не было видно кругом. Оно волновалось, это темное серое море, покрытое местами белыми гребнями, кидало свои волны на борт парохода и рябило без конца. Началась легкая качка. Стоишь на юте и видишь, как медленно поднимается кверху нос и потом замрет на минуту и так же осторожно начнет опускаться. Тяжелое ощущение. Приходит весельчак, фармацевт наш, Б. П. Л-ов и говорит: «самое лучшее средство, чтобы не заболеть морской болезнью, это ходить взад и вперед».
И мы ходим под руку, то подымаясь, то опускаясь, сообразно с качкой, Иногда качка заставляет нас делать непроизвольные шаги в сторону.
— «Ого, покачивает», говорит К. Н. А-и. «Смотрите, чтобы совсем, не закачало».
— «Это еще что — произносит наш серьезный доктор Н. П. Б-н и смотрит в упор на вас сквозь пенсне. «Как только положат на стол скрипки — я готов. Я. не выхожу больше к обеду
Мы идем и смотрим, не кладут ли скрипки. Но обеденный стол накрыт по обыкновенному. Перемычек, гнезд для тарелок нет. Это нас успокаивает.
— «Смотрите, дельфины».
Целая стая этих морских чудовищ плыла за пароходом. Они прыгали, словно по команде, из воды и потом пыряли и долго были видны в прозрачных водах их черные спины. И вот прыжок: на минуту показалось из воды серое брюхо дельфина и он опять ушел под воду.
Вечером пароход освещен электричеством. Темные волны видимы кругом, а качка легкая, утомительная все продолжается. Ложишься на койку и засыпаешь тяжелым — сном под однообразный стук машины. Сквозь сон чувствуешь, как-то поднимает, то опускает качкой голову, потом забываешься и видишь себя в России, среди всех тех, кто дорог сердцу.
20-го (1-го) октября, понедельник. Какое тяжелое пробуждение… А как было хорошо во сне. В круглый портик видно желтое небо и серые тучи над ним. Волна не убавилась. Качка продолжается. Поднимет пароход кверху, опустит и снова поднимет. Все выходят недовольные.
— «Покачивает, знаете, того», говорит Л-ов. — «Не пойти ли лечь», отвечает К-ий. Он не выносит качки.
Голова начинает тупо болеть. Мысль перестает работать.
-. «Кажется, укачивает», говорю я, и спускаюсь вниз. Вот один из казаков с зеленовато-бледным лицом, нетвердой походкой прошел по палубе. Снизу, от желудка, что-то поднимается, идешь на верх, но и свежий ветер мало облегчает. За кормой бежит мутно-зеленая полоса, покрытая местами пеной, дельфины играют с боков, а там, вдали, куда только хватает глаз, видно море. Гадкое море, ужасное море!! Это еще легкая качка, что же будет. когда начнет валять по настоящему. Тоскливое чувство увеличивается. Смотришь, как мерно подымается и опускается палуба, как вылетает из-под нее бездна пены, смотришь на темно-синее море безразличным взглядом и ничто не интересует, ничто не забавляет. Начинаешь желать смерти. Если бы пароход в это время стал тонуть, то кажется ни малейшего усилия не употребил бы, чтобы спастись. Спускаешься вниз, цепляясь за перила лестницы, и ложишься каюту. Лежать легче. Наступает полное равнодушие ко всему. Время — останавливается. Все равно утонем мы, или нет, виден ли берег или далеко, усилилась или уменьшилась качка.
Лень встать. Одеяло лежит не ловко и давит под бок но вставать не хочется, «пускай лежит так, все равно…»
С полным равнодушием ко всему, с самой постыдной слабостью воли, я заснул, наконец, и это было самое лучшее, что мог я сделать во время качки.
Меня разбудил Ч. «Вставайте, к Босфору подходим!..»
Я моментально вскочил. Качки как не бывало. Зеленоватая зыбь шла по неширокому проливу. С обеих сторон виднелись высокие берега. Мутно-желтая трава покрывала крутые скаты гор, виднелись постройки, стены домов вырастали прямо из воды. Вот на горе видны темно-серые развалины старинной Генуэзской крепости, с другой стороны — такие же развалины. Поломанные стены сбегают к самому морю. От этих стен когда-то протягивались поперек Босфора тяжелые цепи… Теперь страшнее всяких цепей, глядят из-за низких земляных батарей большие береговые орудия. Турецкий, красный с белым полумесяцем флаг висит над башней. Часовой в черном башлыке и накидке стоит на батарее. Напротив расположена такая же батарея. Co своими ярко-зелеными скатами, спокойными линиями фасов и тупыми исходящими углами они выглядят так невинно. Если бы не эти черные пушки, ее весенняя правильность очертаний этих ровных холмов — их не признаешь за грозную защиту пролива.
Пароход идет мимо Константинополя. На высокой горе, ярко озаренная солнцем, покрытая бездной домов и домиков, рисуется столица Турции. Темно-зеленые изумрудные волны Босфора ласкают его берега. Масса пароходов, барж и шхун покрывает пролив. А сколько лодок! Вот под парусами идет турецкая шлюпка. Черный косой парус ровно надут, оборванные загорелые турки в красных чалмах сидят на корме, а кругом нее бездна мелких фелюк. Наша военная четверка подходит к «Царю», шлюпка агентства идет за почтой, a за ними целая стая лодок, выкрашенных в яркие цвета и посланных от отелей с гребцами, одетыми в рубища, в яркие тряпки, покрытые чалмами и непокрытые, в фесках с кисточками и в фесках без Кисточек. И все это кричит, предлагая свои услуги, выхваляя свои отели, кричит коверкая все европейские языки, зазывая жестами, улыбаясь и кивая головами. Спустили трап, и они быстро наводнили всю палубу, хватали за рукава, тащили к себе, приглашали на французском и русском языках. Приехал один из офицеров русского стационера и с ним русский посольский кавас в феске. темном турецком костюме и с вызолоченной кривой саблей.
И над всей этой беспорядочной толпой шлюпок и лодок, над разноплеменными пароходами всех флагов и всех национальностей царит Константинополь. Прямо — старая часть города — Стамбул увенчанный желтым грандиозным зданием мечети Айя-София, левее к морю спускаются сады султанских гаремов сераля. Кипарисы остроконечными вершинами выделяются над купами южных сосен, мирт и олеандров. Среди зелени видны белые постройки. Это павильоны и дома. А как красив противоположный берег Золотого Рога — Галата и Пера! Дома лезут один на другой, узкие, высокие, белые, розовые, красные, больше, впрочем, белые. Над всем царит высокая башня Галата, многоугольная, постепенно суживающаяся. Дальше видны белые длинные постройки султанского дворца, еще далее, если смотреть к Черному морю — невысокая башенька-скала Леандра и далеко на горизонте, на Мраморном море, видны фиолетовые абрисы Принцевых островов.
Чудная, ни с чем несравнимая картина!
III
Константинополь
Константинополь вечером. Турецкие солдаты. Почтовые порядки. Стамбул. Мечеть Айя-София. Исторические воспоминания. Колонна Юстиниана и обелиск Феодосия. Большой базар. Возвращение на «Царя». Новые пассажиры, Выход в Мраморное море.
Константинополь столько раз описан пером гораздо более талантливым, чем мое, что я не рискую браться за описание его достопримечательностей. Расскажу только то, что я видел и как я видел. Заранее предупреждаю, что видел, я весьма немного, видел только то, что угодно было толстому рыжеусому проводнику Мустафе — показать мне.
Я был в Константинополе два раза, вечером, 20-го октября, и утром, 21-го.
Были сумерки, когда я вышел на набережную. Толпа народа ходила взад и вперед; оборванные старые турки сидели и стояли по бокам грязного тротуара. Перед одними из них были высокие круглые корзины, наполненные янтарным константинопольским виноградом, другие продавали какие-то жирные блины, свернутые в трубку и наполненные творогом, у третьих были круглые запеченные крендели, четвертые, на маленьких деревянных табличках, положенных прямо на землю, торговали сырой рыбой, нарезанной кусочками, пятые… И не перечтешь всего, чем торговали эти кричащие, суетящиеся по всем направлениям люди. Всякий выхвалял нараспев свой товар, и их гортанные голоса, непривычные для русского уха, как-то странно его поражали. По туннелю проведенному наискось, снизу вверх, по электрической железной дороге вы попадаете в Перу, европейскую часть города. Уже совсем темно. Редкие керосиновые фонари тускло освещают узкие грязные улицы, мощеные каменными плитками. На каждом шагу знаменитые константинопольские собаки. Они ведут себя совершенно беззастенчиво в этом город, где их никто не тронет. Вот бурая собака со всем своим юным семейством разлеглась посреди тротуара, другие возятся на улице, не пугаясь движения. Пешеходы, их большинство, заняли всю улицу. Сквозь толпу пробираются извозчики с колясками, запряженными парами лошадей в английской сбруе. Зеленые конки, пронзительно трубя, тянутся по рельсам. На углах стоят туркн с невысокими лошадьми, оседланными английскими седлами и замундштученные. Лошади эти заменяют наших извозчиков.