Мало-помалу она проговаривалась о деталях своего прошлого, и в течение трех месяцев, которые Казанова позже характеризовал как самое счастливое время в его жизни, он смог собрать в единое целое картину ее минувших дней и ее вероятного будущего. Анриетта убежала от мучившего ее мужа и, по-видимому, тиранившего ее свекра. Она не сознавалась в этом, но, возможно, она оставила во Франции маленького ребенка — две из трех реальных женщин, которые могли оказаться «Анриеттой», были матерями. Она ждала какого-то прояснения отношений со своей родней или родней мужа, может быть, предоставления официального развода или права на свидания со своими детьми без угроз дальнейших скандалов в семье. Теперь она нашла компанию себе в лице своенравного молодого авантюриста, который разделял ее взгляды на жизнь и любовь, но не мог, если реально смотреть на вещи, разделить с ней будущее. Возможно, этот аспект тоже привлекал Казанову — Анриетта не намеревалась связывать себя с ним надолго.
Перед ней он был открыт. Джакомо признал, что его финансы неустойчивы, а будущее — не слишком многообещающее; «ради Анриетты» он перестал играть роль. Она вела себя в соответствии со своим характером и требовала того же от него, и он шел на это, что редко делал и в жизни, и в любви. Даже когда он занимался с ней любовью, ему — обычно склонному к превращению секса в некий роскошный спектакль — «всегда казалось, как будто это в первый раз».
Конечно, трудно предположить, что именно Анриетта сделала с ним, но только он несколько месяцев прикладывал все старания, чтобы его возлюбленная ощущала себя счастливой, и, по всей видимости, успешно. Анриетта расцвела от внимания и усердия любовника. Он был внимателен к ее потребностям, иногда подбирая ей одежду на собственный вкус, и купался в отражении ее успеха как интеллектуалки, красавицы, музыкантши и — в городе, находившемся в плену всего французского — как образованной аристократки из Прованса. Она беспокоилась, что он так увлечен ею, и стала намекать, что доверяет любви и свету меньше, чем себе, и что их период счастья рано или поздно завершится. «Те, кто заявляют, что можно быть счастливым всю жизнь, не знают, о чем говорят, — сказала она ему. — Удовольствие, чтобы оставаться удовольствием, должно иметь конец».
Анриетту узнал монсеньор Антуан-Блакас Прованский, который, возможно, действительно был связан с ней и состоял в свите нового герцога Пармы. Это случилось на вечернем приеме в летней резиденции герцога в Колорно. Последовала непростая беседа, а затем мучительное для нее и Казановы ожидание после того, как Блакас отправил письмо во Францию, по-видимому, ее семье. Прошло три недели прежде, чем от родни прибыл ответ. Должно быть, семья согласилась на ее условия, поскольку Анриетта сказала Казанове, что они должны расстаться.
Я, моя единственная любовь, [писала она], вынуждена оставить Вас. Не добавляйте себе горя, думая обо мне…
Лучше радоваться тому, что нам удавалось быть счастливыми в течение трех месяцев подряд; немногие смертные могут сказать то же самое. Так давайте никогда не забывать друг друга и позволим себе часто вспоминать нашу любовь… И если случайно Вы узнаете, кто я, ведите себя так, как если бы Вы были в неведении. Я не знаю, кто Вы, но вижу что никто в мире не знает Вас лучше, чем я… Я хочу, чтобы Вы снова полюбили и даже нашли другую Анриетту. Прощайте.
Казанова был потрясен. В отчаянии он заперся в своей комнате. Семья Анриетты разрешила ей снять существенную сумму со счетов швейцарского банка в Женеве, поэтому Казанова согласился сопроводить любимую через Альпы в Швейцарию. Оттуда он вернется в Италию, а она — к своей жизни в Южной Франции. Это было мрачное путешествие.
Они расстались в Женеве в отеле «Де Бланке». «В течение последних двадцати четырех часов мы могли только плакать. Анриетта не питала надежд и иллюзий… Она просила меня не узнавать о ней и сделать вид, будто я не знаю ее, если когда-нибудь встречусь с ней [вновь]». Она прислала ему письмо с места своей первой остановки, в Шатильоне, с одним лишь словом — «Прощай» и нацарапала ему послание на стекле в окне гостиничной спальни бриллиантовым кольцом, которое он купил ей в Парме. До 1828 года там оставалась надпись: «Tu oublieras aussi Henriette» — «Ты забудешь и Анриетту».
Она, казалось бы, хорошо знала Казанову, но в этом последнем утверждении ошиблась. Он никогда не забывал ее. Годы спустя он писал об их отношениях в своих мемуарах как об одном из самых запоминающихся моментов в его жизни и сделал их историю одним из наиболее захватывающих современных романов. Он также помнил свое обещание не раскрывать ее личность или их общего прошлого и сдержал его, когда случай свел их много лет спустя в ее доме в Провансе. «Когда я думаю, что же делает меня счастливым в моей старости, то нахожу таковым наличие у меня воспоминаний, и я полагаю, что моя жизнь была чаще счастливой, нежели несчастной… и поздравляю себя… Нет, я не забыл ее, и этот бальзам проливается на мою душу всякий раз, когда я вспоминаю».
Интермедия
Казанова и секс в восемнадцатом веке
Мадам, моя профессия — повеса.
Что касается пороков, то они так же стары, как и человечество.
В своей книге «История моей жизни» Казанова описывает сексуальный опыт с более чем сотней женщин — сто двадцать две или сто тридцать шесть, в зависимости от того, как считать и куда относить эпизоды без полноценного полового акта — и с несколькими мужчинами. История его половой жизни, начиная с утраты девственности в семнадцать лет и затем в течение следующих тридцати пяти лет, охватываемых в мемуарах, говорит в среднем о четырех партнерах в год. И хотя он прожил еще двадцать четыре года после завершения мемуаров и не без романтических приключений, разумно предположить, что описанный им период дает почти полное представление о его основном сексуальном опыте, когда он, по собственным словам, «вскружил головы» нескольким Сотням женщин по всей Европе. Некоторые из них не попали на страницы его книги, например те, с кем он спал после ее написания или, как его венецианская сожительница, с которой он жил в пятидесятилетием возрасте. Следовательно, хотя было бы справедливым сказать, что этот неполный список, вероятно, выходил за пределы нормы и в ту эпоху, как выходит и сейчас, но целый ряд факторов помещает число сексуальных контактов Казановы в новый специфический контекст. Кроме того, в любом случае, не количество секса оправдывает место Казановы в истории сексуальности, но, скорее, тот способ, в котором Джакомо пишет о нем.