Путешествие в Петербург было отложено на две недели. Захватив с собой польскую красавицу, кавалер отправился в инспекционную поездку на рудники, где очень приятно провел время, отнюдь не утруждая себя делом, в котором ничего не смыслил. По возвращении он представил герцогу свои экономические соображения, предложил прорыть канал и осушить долины; высоко оценив проделанную работу, Бирон пожаловал ему четыреста талеров, карету и рекомендательное письмо в Ригу к молодому герцогу Карлу Курляндскому.
Эта удача ничуть не удивила кавалера. Он привык к бесчисленным взлетам и падениям и относился к ним с философским спокойствием, предпочитая вкушать от всех удовольствий при удачах и не слишком огорчаться, лицезрея зад Фортуны. Удобно разместившись в карете Бирона, по дороге в Ригу он дочитал трактат Гельвеция.
РИГА
У Карла Курляндского кавалер де Сенгальт замешкался. Весь в долгах и отчаянный картежник, принц пришелся ему по душе. Тут шла настоящая игра; к тому же кавалер встретил давних знакомцев — итальянских актеров, и юная падчерица одного танцовщика доставила ему несколько незабываемо приятных мгновений. Поездку в Петербург, где его никто не ждал, он решил отложить до весны, но получилось так, что всем его новым знакомцам пришлось срочно покинуть Ригу из-за настойчивости заимодавцев, и он остался в одиночестве, к тому же без талеров, которые успел спустить. Осталась карета, и при ней Риго. Он решил продолжить путешествие.
Его француз как-то раз докладывал, что встретил на улице иуду Ганса, долго совестил его, но раскаяния не дождался. Сбежавший лакей служил подавальщиком в таверне. Перед Рождеством Риго сказал, что Ганса прогнали, он впал в нищету, просит милостыню на рижском рынке, говорит, что шкатулку хозяина у него украли, потому-де он сбежал и хочет вернуться. Ганс Ламберт был представительный малый, в отличие от щуплого француза, и кавалер снисходительно кивнул: украденное могло быть зачтено в счет невыплаченного жалования.
— Мерзавец! — с чувством обратился он к вернувшемуся лакею. — Не стыдно тебе воровать?
— Каков хозяин, таков и слуга, — хмуро буркнул наглец и, взвалив на плечи сундук, понес его к карете.
Кавалер схватил трость, чтобы проучить негодяя, но задумался.
— А ведь наглец прав, — наконец заметил он, вспомнив кое-какие свои грешки и посмеиваясь.
Кавалер де Сенгальт покидал Ригу в хорошем настроении. Утонув в мехах, прикрыв ноги периной — рождественские морозы стояли нешуточные, — он бросил прощальный взгляд на рижские колокольни, вздохнул: «Ванитас ванитатис! (Суета сует!)» — и потянулся за томиком с золотым обрезом, на этот раз не за Гельвецием и даже не за Вольтером, возлюбленным врагом своим, но за божественным Горацием.
ПЕТЕРБУРГ
Окрестности Петербурга представляли собой унылые белые равнины.
— Однако! — удивился кавалер, высовывая из кареты на крепкий морозец свой большой римский нос. — Ни одного пригорка. Плоско, как блюдо.
Болото, — подал голос с запяток Ганс. — Ихний царь Петр построился на болоте. Верно, лягушек тьма. Слышишь, Риго? — ухмыльнулся он.
Они подъезжали к новопостроенной столице России в сочельник. Давно стемнело, если, впрочем, можно было назвать днем краткие сумерки, мглистый воздух, дрожавший ледяными искрами. Они ехали то вдоль каких-то хибарок, заваленных снегом, то снова по чистому полю. Тьма становилась все гуще, мороз крепче, а города было не видать. Начав беспокоиться, возница хлестнул притомленных лошадей. Откуда-то издалека донесся вой — собака, волк? Лошади рванули, понеслись. На всякий случай кавалер приготовил пистолеты. Завидев одинокую фигуру, бредущую по обочине, возница придержал лошадей и отчаянно замахал рукой:
— В какую сторону Петербург?
— Эва! — откликнулся сиплый голос. — Ты по Невской першпективе едешь. Вон мост через Фонтанку.