Начнем с портрета, в котором легко узнается прототип: Казанова выступает здесь под именем Авентуроса.
«Его можно было бы назвать красавцем, не будь он безобразен; он высок, сложен как Геркулес, но африканский цвет кожи и живые глаза, в которых, правда, светится ум, но из которых всегда глядит подозрительность, беспокойство или обида, придают ему свирепый вид человека, которого легче прогневить, чем развеселить. Сам он смеется редко, но зато смешит других; своей манерой говорить он смахивает то ли на неотесанного Арлекина, то ли на Фигаро, поэтому он забавен. Не знает он только того, в чем мнит себя знатоком: танцевальных правил, правил французского языка, хорошего вкуса, светских навыков и такта».
Едва-едва подслащенный яд отставленного любовника. Мимоходом клеветнический намек:
«Голова его занята женщинами и в особенности девочками, но теперь они уже не могут покинуть ее, чтобы переместиться ниже… Досаду свою он вымещает на всем, что можно съесть и выпить, и, не будучи более богом в садах[12] и сатиром в лесах, стал прожорливым волком за трапезой…»
Казанова — сексуальный маньяк и педофил? Озлобленный своей импотенцией и ударившийся в обжорство? Спасибо, друг мой, мой читатель, мой принц! А вот и еще кое-что:
«Не забудьте ему поклониться, ибо из пустяка он может сделаться вашим врагом; благодаря своей богатейшей фантазии, живости, свойственной его родине, путешествиям, какие он совершил, занятиям, какие он перепробовал, стойкости, какую он проявил, когда лишен был благ моральных и материальных, это человек редкий, встречи с ним драгоценны, более того, он даже заслуживает уважения и искренней дружбы тех немногих людей, кто удостоился его благосклонности».
Значит, все-таки некоторое уважение. Не без снисходительности, конечно. Впрочем, как знать. В другом месте де Линь подчеркивает, что Казанова — сын неизвестного отца и жалкой венецианской комедиантки. Но вот главное: в мемуарах этого авантюриста есть «драматизм, живость, комизм, философия, много нового, возвышенного и неповторимого», однако:
«Я сделаю все, чтобы запомнить эти мемуары, одно из главных достоинств которых — их цинизм, но именно по этой причине они никогда не смогут увидеть свет».
Что это — сожаление или пожелание? Следующие строки кое-что проясняют. Ведь Казанова, по сути дела, смешон:
«Он говорил по-немецки — его не понимали. Он сердился — над ним смеялись. Он показывал свои французские стихи — над ним смеялись. Он жестикулировал, декламируя свои итальянские стихи, — над ним смеялись. Входя, он делал реверанс, как тому шестьдесят лет его учил пресловутый танцмейстер Марсель, — над ним смеялись. На каждом балу он с важностью проделывал фигуры менуэта — над ним смеялись. Он носил шляпу с белым плюмажем, шитый золотом камзол шелкового дрогета, черный бархатный кафтан, подвязки с пряжками из стразов на шелковых чулках с отворотами — над ним смеялись».
Но кто же они, те, что смеялись над ним?
Принц де Линь солидарен с прислугой замка Дукс. Это доказывает, что хозяева и рабы понимают друг друга куда лучше, чем принято считать.
И далее:
«Деревенские матери жалуются, что Казанова учит глупостям маленьких девочек. Он твердит: это, мол, все происки демократов… Он наедается до несварения желудка и твердит, что его хотят отравить. Он упал и твердит, что это дело рук якобинцев…»
Этот Казанова не только смешон, он опасен и, если уж говорить начистоту, серьезно поврежден в уме. И вот доказательство:
«Он утверждал, что каждый свой поступок совершал по воле Божьей, таков был его девиз».
Бедный безумец этот Казанова! Конечно, он был умен и храбр, но вечно суетился, отчаивался, ныл. А женщины? Какое там, о чем вы, в лучшем случае девочки.
В том письме к Казанове, где де Линь утверждает, что треть «Истории» вызвала у него эрекцию, он добавляет:
«Вы убеждаете меня, как ловкий физик, подчиняете, как глубокий метафизик, но огорчаете, как робкий антифизик, недостойный своей страны. Почему Вы отрекаетесь от Исмаила[13], пренебрегаете Петронием, и так ли уж Вам было приятно, что Белисса оказалась девушкой?»