Или:
«Если бы люди не изобрели религий, не было бы пагубных предрассудков и суеверий и никогда уделом человеческого рода не стало бы невежество».
Наконец, еще одна столь же мудрая мысль:
«Истина существует, и она независима, но от нее мало толку, ибо стоит ее высказать, как она превращается в ошибку».
Под этим высказыванием вполне мог бы подписаться сосед Казы по Праге, которого тогда еще не было на свете, — Франц Кафка.
Но вернемся в Швейцарию и к «богослов-девице» Гедвиге. «Эта белокурая красавица, — говорит Каза, — воспламенила меня прелестью своего ума». Ей задают вопросы, она отвечает. И просит, чтобы задавали потруднее. Например: что бы произошло, если бы Иисус совершил плотское соитие с Самарянкой? То есть какой природы был бы плод этого союза?
Тут встревает Каза. Гедвига замешкалась, и ей был преподан наглядный урок. «Иисус был не способен к эрекции», — сообщил он богослову в юбке. Та недоумевает: о чем это он? Каза производит демонстрацию: вот орудие-слово, которое творит людей, а вот выделяемая им «влага жизни» и т. д.
Приемы нашего змия неизменны. Но главное тут — опять-таки композиция. Казанова использует этот эпизод, чтобы ввести в повествование темы, которые его по-настоящему интересуют, высказать свои взгляды о «непостижимости» Бога. Его напрасно считают атеистом. Ничто божественное ему не чуждо, и его практика это подтверждает. Богословствующая дева оказывается весьма способной ученицей. Дабы приобщить ее не греху, а познанию, Каза решает действовать не в одиночку, а вместе с кузиной Гедвиги Элен. И между прочим делится с нами законом, который открыл «за свою долгую карьеру либертина», имевшего дело с «несколькими сотнями женщин»:
«При осаде неискушенных, там, где успеху мешали моральные принципы либо предрассудки, неизменно помогало то, что я являлся не один, а в обществе другой женщины… Слабость одной ускоряла падение другой».
Шли в ход три козыря: соблазнительный пример, любопытство, благоприятный случай.
Наставник и ученицы отправляются в постель, «не прерывая рассуждений о стыдливости». Каза лишает невинности обеих, член его «прикрыт чехлом безопасности». Гедвига — «пытливый физик», она все с интересом созерцает. Элен немногословна, но более активна.
«Мы снова принялись за дело; зная свою натуру и легко вводя обеих в заблуждение, я несколько часов услаждал их, раз пять или шесть переходил от одной к другой, прежде чем исчерпал свою силу и достиг высшей точки наслаждения».
Вполне возможно, что пережившему все это в конце концов стал являться во сне Господь Бог. Казанова — это в своем роде явление масштаба Коперника или Галилея, однако, на мой взгляд, недостаточно оцененное.
Не надо думать, что все всегда проходит с такой идеальной легкостью. В Турине Каза задевает одну графиню испанского происхождения. И она ему мстит.
Приглашает его к себе и предлагает попробовать с нею вместе забавный нюхательный табак, от которого чихают до крови. Так они и чихают вдвоем. Смешная игра.
На другой день к Казе является какой-то капуцин и, нарушая тайну исповеди, советует ему наведаться по некому адресу. Каза попадает к колдунье и видит у нее склянку, в которой смешана кровь от вчерашней забавы. Джакомо дает ей денег и расспрашивает:
«— Что вы собираетесь сделать с этой кровью?
— Введу ее вам.
— Что значит „введете“? Каким образом? Мне непонятно.
— Сейчас увидите.
Не успел я изумиться, как обстановка переменилась. Колдунья открыла сундучок с локоть длиной, и я увидел в нем лежащую навзничь обнаженную восковую куклу. Я прочел на ней свое имя и узнал свои черты, хотя и изображенные очень грубо, на шее идола красовался мой крест. Определенными частями тела кукла походила на бога Приапа. При этом комическом зрелище на меня напал безумный смех, я рухнул в кресло и не встал, пока не отдышался».
Каза не суеверен. Но:
«Хоть за эту мерзость пришлось мне раскошелиться, я все же был рад, что послушал доброго капуцина, искренне уверенного, что мне грозит гибель, и все узнал. Он, вероятно, узнал о том, что затевается, на исповеди от той самой дамы, которая отнесла кровь колдунье. Подобные чудеса случаются с изустной католической исповедью нередко».
Графине он, разумеется, ничего не сказал. Напротив, на другой день засыпал ее подарками. Ведь она могла бы найти другой, более верный способ его убить.
Не следует упускать из виду, что, сочиняя свою «Историю», Каза был уверен, что ее никогда не опубликуют. Не считая врача-ирландца, который посоветовал ему писать воспоминания в терапевтических целях, все вокруг, кто более, кто менее решительно, эту затею не одобряли. Как можно! По временам он перебирал ворох исписанных листов, перечитывал, исправлял какую-то главу, вымарывал страницы, имена, впадал в уныние и думал, что лучше бы все сжечь. Но все же продолжал. Sequere Deum — Бог, как всегда, на кончике его пера.