В сорок шесть лет Джакомо ощущает себя развалиной. И находит нужным позаботиться о «достойном занятии в старости». По его словам, он «целиком отдается научным трудам». Во Флоренции перевод «Илиады» отнимает у него от часа до двух часов в день. Он читает, пишет. Но его преследует дурная репутация, и вот он изгнан из Флоренции.
«Эрцгерцог только делал вид, будто любит словесность… Сей вельможа не утруждал себя чтением и высочайшей поэзии предпочитал низкую прозу. Воистину любил он женщин и деньги».
Портрет нормального мужчины.
Напротив, в Болонье «все тонко чувствуют литературу… и хоть Инквизиция делает свое дело, ее нетрудно обойти».
Именно там Каза издает свою брошюру «Бестолочь». На горизонте снова появляется кошмарная Нина, якобы беременная от своего каталонского генерал-капитана. Творятся какие-то темные дела, связанные не то с торговлей детьми, не то с их убийством; разгневан сам архиепископ, но уж к таким махинациям Каза точно не причастен (он — скорее пострадавшая сторона). За ним увивается куртизанка с лакомым прозвищем Вишолетта (Вишенка), но он не поддается. Теперь он знает: научиться можно лишь на собственном «жестоком опыте». Советы ничего не дают:
«Человек есть существо, вразумить которое может только жестокий опыт. Вследствие сего закона в мире всегда будут царить бестолковщина и невежество, ибо ученые составляют в нем не более одной сотой доли».
Сотой? Сразу видно: Каза — оптимист.
Путь Казы усеян библиотеками. Вот еще одна — библиотека графа Моски (привет от Стендаля) в Пезаро. В библиотеке конечно же есть Библия, и действительно, его вскоре ждет библейская встреча.
Время от времени Каза вспоминает, что у него есть некий дух-покровитель, чей голос он слышит внутри себя. «Демон», как у Сократа. Этот голос чаще от чего-нибудь его отговаривает, чем что-нибудь подсказывает. Чаще говорит: не делай этого! — чем: делай то-то и то-то. Но однажды, когда Каза спешит в Триест, чтобы очутиться поближе к Венеции, внутренний голос вдруг побуждает его ехать в Анкону. Почему? Разумного объяснения нет. Ну да ладно, едем в Анкону.
По дороге возница просит его взять с собой в карету еврея, который тоже направляется в Анкону. Сначала Каза не согласился: не нужен ему в карете никакой спутник, «тем паче еврей». Но потом передумал (причина — тот же голос).
«На другой день, сидя в карете, еврей, вполне приглядный на вид, спросил меня, отчего я не люблю его сородичей.
— Оттого, — отвечал я, — что ваша религия велит вам относиться к нам как к врагам. Вы считаете своим долгом обманывать нас. Не признаете нас своими братьями. Когда же мы, имея нужду в деньгах, просим у вас в долг, вы назначаете немыслимо высокие проценты. Одним словом, вы нас ненавидите».
Еврей говорит, что Каза заблуждается, и приглашает его пойти и убедиться самому в том, что евреи даже возносят молитвы за христиан, и в первую очередь за Папу.
«Тут я рассмеялся, ибо то была правда, но возразил ему, что важны молитвы, не устами, а всем сердцем произносимые, и пригрозил выбросить из кареты, ежели он не признает, что евреи не стали бы молиться за христиан, обладай они властью в тех краях, где живут; засим же, к вящему его удивлению, зачитал на еврейском языке те места из Ветхого Завета, где вменяется им в обязанность при всяком удобном случае причинять зло всем неиудеям, каковых проклинают они в своих молитвах. Бедолага смолчал и более не вымолвил ни слова».
Как нетрудно догадаться, между спутниками завязалась дружеская беседа.
Казанова говорит «на еврейском языке»? Для каббалиста это не диво.
Предубежден ли он против евреев? Он притворяется, что да.
Любознательный Каза приглашает иудея разделить с ним обед. Но тот, разумеется, ест свою, особую пищу.
«Из суеверия он пил только воду, пояснив, что не может знать точно, вполне ли чисто вино. Ближе к вечеру, прежде чем выйти из кареты, он спросил, не хочу ли я остановиться у него и удовольствоваться дозволенной Богом пищей, причем посулил накормить меня вкуснее и лучше, а взять дешевле, чем на постоялом дворе, да еще предоставить мне хорошую комнату с видом на море.
— Так вы принимаете у себя христиан? — спросил я.
— Никогда. Но на сей раз я хотел бы нарушать правило, дабы вы изменили свое превратное мнение».
Повторяю, Казанова — мастер композиции. И в литературе, и в жизни. Он хочет показать, что жизнь его разворачивалась так, как если бы следовала написанному сценарию. Анконское «ответвление сюжета» имело глубокий смысл: