— Как наши дела? — спросила она и, достав из сумочки зеркальце, стала себя рассматривать.
Ермишкин рассказал о квартире и предложил посмотреть. Светлана, не раздумывая, согласилась.
— Теперь скажи мне, что ты нашла и что собираешься с этим делать? — спросил Ермишкин. — Ты умная женщина, и я не думаю, что побежишь с этим в прокуратуру.
Светлана рассказала, где нашла документ, и спросила, что вынудило Ермишкина написать такое о себе?
Как ни хотелось ему говорить об этом, но особого выбора не оставалось. Ермишкин рассказывал ей историю о налете и все ужасы переживал заново. Он не стал скрывать, что преступники забрали у него деньги и ценности, которые он приобрел накануне.
Когда он закончил, она поинтересовалась, знает ли он, что милиция задержала их общего знакомого Максима Маркова. И сообщила, что вчера попыталась с ним встретиться, но в милиции отказали.
— Сергей, ты должен ему помочь! Его обвиняют в налете на машину с мехами. Это неправда. Он не делал этого, я точно знаю! Сейчас я уже могу тебе это сказать. В ту ночь он был у меня, — произнесла Светлана. — Если ты поможешь ему, я отдам твою явку с повинной сразу и без всяких условий.
Ермишкину ничего не оставалось, как согласиться попробовать.
Светлана не стала вдаваться в подробности и, поднявшись со скамейки, направилась на остановку трамвая.
Ермишкин долго смотрел вслед бывшей жене. Внутренний голос говорил ему, что он совершил большую ошибку, оттолкнув ее, однако разум радовался столь быстрому разрыву. Характер Светланы, по сравнению с его новой женщиной, был просто ангельским. Она никогда не позволяла себе повысить на него голос, считая, что он мужчина, и его поступки не могут обсуждаться.
Татьяна же, наоборот, была импульсивной, способной накричать, обидеть, но это все ему почему-то нравилось, и он, перенося обиды и унижения, тянулся к этой женщине.
Это вечное чувство обиды разжигало в нем сильнейшее сексуальное желание. Ему, привыкшему повелевать людьми, почему-то было приятно слышать ежедневно покрикивание Татьяны. Все это так напоминало его детство, когда мать с бранью бросалась на отца, и сейчас он был готов отдать все, лишь бы это не заканчивалось никогда.
Он смотрел Светлане вслед, понимая, что она не остановится ни перед чем и, если он не исполнит ее требования, непременно передаст бумагу в прокуратуру. Ермишкин понимал и то, что требования Светланы могут серьезно отразиться на его карьере. Но из двух зол нужно было что-то выбирать, и Ермишкин сделал свой выбор.
Ему было все равно, что будут думать о нем работники правоохранительных органов. Пусть думают, что хотят. От этого от него не убудет. Страшнее этих мыслей был только факт, что явка на столе прокурора. В этом случае снисхождения ждать неоткуда. Его сотрут в порошок его же друзья. Эта явка перечеркнет не только его светлое будущее, но и поставит крест на его свободном передвижении.
«Зачем я это все написал? — сокрушался Ермишкин. — Сам себе создал проблемы. Ладно бы писал только о себе, но ведь и о других! Бывших руководителях, подчиненных — этого-то никто не просил! Зачем сказал про схему движения денег? Да за такие признания меня до суда в камере удавят!» Эта мысль окончательно добила Ермишкина. Он встал со скамейки и направился в обком.
Алмаз вторые сутки сидел в камере один. Тяжелые мысли не отступали ни на миг. Он с болью вспоминал Лилю, с которой он так и не оформил свои отношения. Будет она ждать его из заключения или предпочтет сделать аборт и навсегда разорвать с ним?
Алмаз лежал на голых нарах и мучился от боли в боках и спине. Чтобы как-то оторваться от грустных мыслей, начал мерить камеру шагами.
«Десять шагов вдоль и пять поперек, — считал он про себя. — Теперь это мое жизненное пространство».
Он вспомнил бескрайние степи Казахстана, полные цветущих маков, и от этого ему стало еще горше. Но тяжелые мысли прервал скрежет открываемой двери, и хриплый голос сержанта вернул его к действительности.
Алмаз, заложив руки за спину, вышел из камеры.
— Лицом к стене!
И Алмаз уперся лбом в грязную стенку коридора.
На руках щелкнули наручники, и тот же голос потребовал двигаться вперед по коридору.
В конце коридора он поднялся по лестнице и вновь услышал:
— Лицом к стене!
Дверь открылась, и по команде арестант проследовал дальше. Поднялся на второй этаж и оказался в длинном коридоре, по разные стороны которого располагались кабинеты сотрудников уголовного розыска. Его ввели в один из них, и Алмаз увидел уже знакомого следователя и троих парней одинакового с ним возраста, которые сидели на стульях, стоящих вдоль стены.
— Сейчас будем проводить опознание, — предупредил следователь.
Алмаза посадили между парнями и велели молчать. Минуты через три в кабинет вошел оперативник и пригласил в кабинет мужчину.
Алмаз сразу узнал его — это был водитель контейнеровоза. Следователь коротко объяснил процедуру опознания и приступил к оформлению процедуры.
— Перед вами четверо молодых людей, — начал следователь. — Кого из них вы узнаете и в связи с чем?
Мужчина стал пристально разглядывать молодых людей. Его взгляд остановился на Алмазе, и тому показалось, что вот сейчас он укажет на него пальцем. Алмаз без страха сам уставился на него, отчего водитель, не выдержав, отвел глаза.
В глазах водителя Алмаз видел страх, который был еще тогда, на улице Кирова, когда они перегружали меха из контейнеров в рефрижератор. И сейчас мужчина смотрел такими же глазами, полными ужаса, как и в тот памятный день четырнадцатого апреля.
Мужчина перевел взгляд на следующего. И отрицательно покачал головой, давая понять, что никого никогда не видел.
Следователь Курамшин, который вел дело, был шокирован результатами опознания и не сразу смог что-то вразумительное сказать. Только через некоторое время до него дошло, что опознание, которое он проводил самостоятельно, без согласования с руководством, практически свело всю работу уголовного розыска на нет. Курамшин понял, что подобную ошибку ему никто не простит и, стараясь исправить положение, предложил мужчине повнимательней вглядеться в лица.
Мужчина вновь пробежал глазами по лицам парней и снова закачал головой.
«Он не узнал меня. Это точно. Он и не мог меня узнать, он видел только Андрея», — лихорадочно соображал Алмаз.
Он, не читая, подписал все необходимые документы, которые передал следователь.
Душа его ликовала, и он, давший себе слово не подписывать ни одного документа без присутствия адвоката, с удовольствием нарушил обещание.
Его вели по коридору. Несмотря на сильную головную боль, Алмаз с улыбкой вспоминал разочарованное лицо следователя, наглядно свидетельствовавшее о крахе задуманного им эксперимента.
Лиля пришла в МВД по повестке следователя и сидела у него в кабинете уже более часа. Все это время она, не переставая, плакала.
— Подумай о ребенке! Мы прекрасно знаем, что ты шила шубы по просьбе Маркова, а шкуры тебе привозил Алмаз. Все, что я тебе говорю, основано на показаниях твоих же соседей и друзей, которые неоднократно видели, как они заносили к тебе шкуры. Ты думаешь, они их у кого-то скупали? Нет, дорогая, это были краденые шкуры, именно те шкуры, которые мы обнаружили в сарае у родственника Алмаза. Ты или все расскажешь и сейчас уйдешь домой, или мы тебя арестуем, и ты пойдешь по делу как соучастница преступления! Подумай хорошенько! Тебе это нужно, ты же беременная, неужели хочешь в зоне родить? — твердил ей следователь.
Надо сказать, следователь Курамшин изрядно блефовал, так как у нас вообще не было никаких показаний — ни ее друзей, ни соседей. Нужно было спасать положение, и он с особым рвением и пониманием колол беременную женщину.
Следователь налил в стакан воды и протянул Сулеймановой. Лиля взяла стакан и поднесла ко рту. В кабинете отчетливо слышался стук зубов о стекло. Руки девушки мелко дрожали, и вода маленькими струйками стекала из уголков ее губ.
— Своим молчанием, Лиля, ты не спасешь ни Алмаза, ни Максима! Неужели не понимаешь этого? Еще раз тебе говорю, если все расскажешь, я обещаю тебе, что ты останешься на свободе и родишь своего первенца в нормальном родильном доме, — продолжал следователь.