Кишка же преследовал Ермилова проще, примитивнее и озлобленнее. Например, вернувшись со второй смены, часов в двенадцать ночи, часто в подпитии, Зыбкин, прежде чем лечь спать, непременно отправлялся в 3-й взвод, где уже посапывал Ермилов, поднимал его, большого, полного, трясущегося, с постели и начинал учёбу.
- Почему лёг без моего разрешения? - удар под дыхало. - Встать! Почему дрожишь? - новый удар в область пупка, не сильный, не смертельный, но уничижительный, обидный. - Встать! Стоять по стойке смирно! Теперь не старшина, понял?..
А Ермилов лишь канючил:
- Не надо, а!.. Ой, не надо, а!..
И так до тех пор, пока кто-нибудь из стариков не рыкнет - шум спать мешает.
Ермилова никому жалко не было. Хочет - пусть терпит. Было гадливо смотреть, как этот здоровый телом, неглупый образованный парень лижет руку грязному хлипкому Кишке. Аномалия какая-то!
Вообще мне кажется, что самое непонятное и страшное на свете - это человеческий характер. Вот взять меня. Ведь мозгом я отлично сознаю все слабости, всё несовершенство своего характера, но почему тогда как ни переворачиваю себя, как ни насилую свою натуру, как ни пытаюсь измениться: стать решительнее, жёстче, независимее, более волевым, гордым и холодным ничего и ничегошеньки-то у меня не получается? Так чтo это такое, определяющее мою жизнь, мою судьбу, находящееся внутри моего "Я", но от меня совсем не зависящее? От кого мне дан характер - от природы? от родителей? от Бога? И как жутко, что только два обстоятельства в состоянии перевернуть, вывернуть, откорректировать характер человека - опьянение и душевная болезнь. Только пьяный или сумасшедший способен на бунт против собственного "Я", против природы своего характера, против предопределенности судьбы...
Однако, прочь, прочь философию и отвлеченные рассуждения! Пусть философствует читатель, моё же дело - факты, пища для размышлений.
Все-таки при всем несовершенстве моей сущности, я ни при каких обстоятельствах не смог бы унизиться до степени Аксельрода или Ермилова. Лучше уж смерть или тюрьма. Видимо, чувствуя это или, вернее, зная, судьба, рок, фатум или что там ещё, чересчур сильно не испытывали меня. Притом, я говорил уже, что заранее настраивался к стартовым армейским испытаниям. А когда я готов, настроен и напружинен, тогда я при всей своей напускной интеллигентности вполне даже могу постоять за себя или по крайней мере не подчиниться.
Итак, во-первых, я прочно знал, что блатной, как и любое животное, нападает охотнее на того, кто показывает свою робость, поэтому старался, особенно поначалу, держаться прямо, смотреть в глаза потенциальным обидчикам спокойно, независимо и даже как бы гордо. Это в какой-то мере удавалось ещё и потому, что ко времени перемешания в роте всех призывов, мы, сапёры учебной роты, маленько пообтесались, попривыкли, адаптировались. Если кого из нас и прижимали, то от случая к случаю, на стороне, вне казармы. И вот настало время, когда два взвода выучившихся молодых перевели в другие роты, а в нашу перебросили столько же черпаков, стариков и дедов.
Началась весёлая жизнь.
Я ждал в тайной смутной тоске первого испытания на прочность.
И дождался.
Была ночь. Я спал во 2-м взводе на своей койке в нижнем ярусе. Вдруг проснулся, и, наверное, не я один, от топота сапог и пьяного гвалта. Заявилась вторая смена, бригада стариков, и многие, если не все из них, навеселе. Они прогромыхали зачем-то в умывальник, продолжая там то ли ссориться, то ли веселиться и балдеть. Вдруг раздались тошнотворные звуки кого-то из них начало выворачивать, полоскать...
И вот - торопливые, какие-то хищные крадущиеся шаги по проходу, чья-то рука цепляется за прутья моей кровати, и через мгновение я чувствую мерзостный душок перегара. Сердце моё замирает и потом сразу ухает-бьётся, просится наружу.
Толчок в плечо.
- Э-э, молодой, встань-ка... Э-э-э, слышь, там убрать надо...
Господи, что же делать? Делаю вид, что сплю, не слышу. Стараюсь дышать с присвистом.
- Э! Э! Чё - оглох? Ну-ка, подъём!..
Главное сейчас - не впасть в оцепенение, дать отпор... Я приподнимаюсь на локте, смотрю прямо в мутные гляделки парня и отчеканиваю твёрдым, внешне спокойным голосом:
- Я не могу. У меня завтра много важных дел. Мне надо выспаться. - И повторяю веско: - У меня завтра много-много важных дел.
Старик в недоумении, в отупении, он фраппирован.
- Чего-о-о?!
Пару долгих секунд я, скорчившись под одеялом и затаив дыхание, жду. Сейчас ударит! Сейчас пнёт!.. Что тогда произойдёт, я не знаю, но с постели я сейчас не встану - это точно.
Посланец, покачавшись надо мной и так ничего и не уразумев, тупо хмыкает, распрямляется и начинает тычками поднимать верхнего - Зыбкина.
- Э! Э! Ну-ка, вскочил! Э, молодой!..
Кишка быстренько спрыгивает вниз и шустро семенит в умывальник. Представляю, как злится он в этот момент на меня, что я не пошёл подтирать чужую блевотину и вместо меня пришлось заняться этим чухнарским делом ему. Каждому, скажу я, - своё!
Потом мне пришлось ещё пару раз выдерживать подобные экзамены, но довольно быстро положение мое упрочилось, статус утвердился - не чухнарь. Этому способствовало и то, что я, как принято говорить, начинал быть на виду, активничать.
Я потому так нескромен и подробен, чтобы дать представление об этой категории неприкасаемых молодых - подобную карьеру в первые месяцы сделал, разумеется, не я один. О ком-то из таких ребят, я бы сказал - случайных в стройбате, я ещё буду рассказывать и упоминать, о себе также по ходу записей придётся не раз говорить. Сейчас же закончу эту тему достойной службы напоминанием о герое моего незадачливого рассказа Алёше Акулове. Хотя я списал его образ и не с конкретного человека, но хочу подчеркнуть, что похожим на него воинам служить было тоже в общем-то несложно. Такой трудолюбивый парнишка со спокойным, добрым и скромным характером обыкновенно даже и с удовольствием переносил армейские тяготы - все эти бесконечные пола, уборки плаца, дневальства, строевые подготовки, дежурства по кухне, я уж не говорю пока о горах перекопанной и передолбленной земли на стройке, вся эта физическая каторга отвлекала "сына земли" вроде Алеши от тоски по дому, от тоски безделья. Такой доверчивый детский характер, как правило - и в этом я, сочиняя "Новенького", не соврал, - не выносил открытого, грубого, наглого унижения со стороны блатных старослужащих и сразу давал отпор, но старики похитрее и не наглые умели подкатываться к таким парнишкам и пользовались их отзывчивостью себе на пользу. Если бы тот же Гандобин подошел по-человечески, голос поставил, как надо, наплёл бы чего-нибудь правдоподобного и дипломатического. К примеру: