- Давайте не будем углубляться в дебри вычислений и оставим эту долю процента как исключение. Ведь если бы люди были уверены, что нет ни единого шанса на счастливую первую любовь, что бы они делали?
- Наверное, влюблялись бы сразу по второму разу, - сострил я.
- Не-е-е, чуваки, - убежденно рубанул Пашка, - по второму не хочу! И одного разу - во! Ну их к ё...й матери, этих баб!..
Ни с Пашкой, ни, к сожалению, с Борисом мы близкими приятелями не стали. Вылечились, разошлись по своим казармам, встречались потом от случая к случаю в клубе или солдатском кафе.
* (Рассказики и уж тем более отрывок о половой жизни, на первый взгляд, не имеют к повествованию никакого отношения, но разве это так? Во-первых, рассказы как бы демонстрируют собою образцы беллетристического творчества хозяина тетради. Во-вторых, его воспоминания о собственной первой любви ещё более четко очерчивают, проясняют его характер, суть. А в-третьих, и вообще много интересного можно почерпнуть об авторе из этой главы. Разве не видно, что, записывая рассказы уже после лазарета, постфактум, он намеренно через речь шаржирует Рыжего и, наоборот, возвышает, идеализирует Бориса? А разве не кажется порой рассказ Бориса и вовсе выдумкой, романтической фантазией самого Бориса и разве не понимает этого автор записок? Тогда почему он передает эти "воспоминания" на полном серьёзе, без тени иронии?.. Как видите, поразмышлять здесь есть над чем, информация имеется.)
Глава VIII
Еще в лазарете я понял, что мне необходимо для сохранения себя стряхнуть привычную свою псевдоинтеллигентскую инертность и покорность судьбе.
Надо искать выход. Бежать, чтобы потом загреметь в дисбат - глупо. Вешаться, как Мосин, всё же не очень-то хотелось. Членовредительством заняться - страшно, да и останешься потом до конца дней своих колченогим или косоруким...
Опять же повторю, я абсолютно не был сумасшедшим или хотя бы просто психонеуравновешенным человеком. Все эти варианты определения собственной судьбы базировались на судьбах других ребят, которым суждено было служить в одно время со мною и роком предопределенно оказалось попасть в строительные войска.
Вот только несколько случаев. Без всяких философских обобщений. Факты.
Шайдулин. Татарин из Казани. Моего призыва. Получил через полгода службы письмо от жены - полюбила другого, требует развода. Шайдулин, парень плотный, самоуверенный и нагловатый, сломался в момент. Побежал. Его поймали, в положение вникли, простили. Но фортуна, видимо, была предопределенна, после репетиции последовало действие. Шайдулин работал в теплом сытном месте - на продовольственных складах грузчиком. Ревизия обнаружила там большую недостачу. Не знаю, в какой мере был виновен наш татарин, но он опять побежал. Его поймали и дали для успокоения десять суток губы. Он отсидел, вышел и... побежал. Его поймали. В изоляторе комендатуры проглотил три швейных иголки. Ему сделали операцию, вылечили, судили и припаяли шесть месяцев дисбата... Многие у нас в роте всерьёз считали, что Шайдулин чокнулся. Однако, в отличие от Мосина, ему почему-то не повезло.
Другой случай. Молодой, салабончик, из нацменов, плохо говоривший по-русски и вообще какой-то тихий, забитый, без друзей. Попал в кабалу к блатному деду. Тот раз приказал постирать ему брюки. Молодой постирал плохо и получил пару оплеух. Убежал и гулял по городу пять дней. Нашли, наказали. Чуть прошло время, дед приказал ему принести к Новому году "откуль хошь" пузырь водки или вина. Перепуганный парнишка ушел на работу вместе со всеми, а в часть вечером не вернулся. Как потом выяснилось, все одиннадцать суток он прятался по подвалам и котельным, питался чёрт знает чем. У него даже и планов никаких не было - просто боялся показаться на глаза деду без бутылки, тянул время, вот и всё. Дали бедолаге полтора года дисбата.
А в соседней части тоже вот такой запуганный салага ударился в бега, даже добрался до дому в далекую Грузию, но был привезён обратно родным дедом и даже практически не наказан. Дело в том, что дед у этого хлипкого характером грузинчика оказался Героем Советского Союза, известным своим подвигом на всю страну. Повезло бегуну! Может, потому и бежал?..
Что касается членовредительства вольного или невольного, то самострелов у нас, само собой, не случалось, ибо стреляться в стройбате не из чего, оружия нет. Но ведь увечье или смерть человеку при его хрупкости обеспечены буквально в любой миг его бытия и при любых даже самых безобидных и безоружных обстоятельствах...
Впрочем, я опять разглагольствую. Факты. Одни только факты. Много не буду.
Только два.
Тот парнишка-очкарик, с которым мы в первые дни солдатской жизни отказались чистить сортир и в результате скоблили несколько дней пола в казарме, прослужил всего месяц. Однажды, перед самым Новым годом, утром, уже основательно попахав, мы сгрудились всей бригадой, пока Памир исчез, на первый перекур вокруг костра. Мустафаев отрядил двоих, в том числе и очкарика, за дровами. Тот полез в рядом строящийся, с уже возведенными стенами панельный дом. Буквально через минуту те, кто стоял лицом к дому, увидели, как очкарик выскочил из проема второго этажа на плиту ещё неограждённого балкона, затравленно обернулся назад, в темноту комнаты, и прыгнул вниз.
Казалось бы, ничего страшного - всего второй этаж, внизу снег, но очкарик, упавший при приземлении, почему-то не спешил подниматься, а начал сучить ногами, не издавая никаких звуков. Кто-то из нас даже прикрикнул: эй, мол, чего разлёгся, чего балуешься?.. А он, оскалившись, продолжал своё.
Вот это и было самое страшное. Я всё время, пока парнишку выносили из-под стены, пока он лежал навзничь на досках, как-то странно вывернув затихшие ноги, пока его запихивали в прилетевшую "скорую", я всё время, не отрываясь, смотрел на его распахнутый рот, выталкивающий толчками морозный пар, и с ужасом, как-то осязаемо представлял себе, какую раздирающую физическую боль он в этот момент терпит. Он даже не мог застонать, хотя всё время находился в сознании. И жуть была в том, что ватная телогрейка, толстые стёганые же штаны, жёсткие сапоги придавали парню обычный вид, и эта непонятность того, что с ним произошло, откуда боль - угнетала особенно.