Сама по себе поэтическая притча как жанр у Киплинга обязана, кстати, своим происхождением отчасти масонству поэта. Такова баллада (кстати, здесь впервые переведённая на русский язык) «Последняя песнь»:
Наклонился Бог и тотчас
все моря к себе призвал он,
И установил границы суши до скончанья дней:
Лучшее богослуженье —
(У него такое мненье)
Вновь залезть на галлеоны и служить среди морей!
Если эту балладу рассматривать как притчу или даже басню, (для чего есть немалое основание!), то «моралью» её и будет последняя строка тут процитированная: она как бы иллюстрирует не только упомянутую выше максиму но и другую, кстати, любимую иезуитами: «Вера без дел — мертва».
Как верно заметила в своей статье о Киплинге Е. Гениева, «Свои эстетические и этические соображения Киплинг изложил в некоторых стихах, которые звучат как манифест («Век неолита», «Томлисон»)». Однако эти оба стихотворения вовсе не являются притчами: они куда шире. Ведь притча, как и басня, не выходит за рамки аллегории, в которой нечто одно обозначается чем-то иным, но тоже одним. Тогда как Томлинсон — персонаж не притчевый хотя бы по многогранности его характера, это тип, занимавший в социальной структуре английского викторианского общества не последнее место, как по частоте встречаемости, так и по видной роли в этом застойном, предельно консервативном обществе.
Что же касается стихотворения «В эпоху неолита», то оно направлено против тех или иных попыток канонизировать какие бы то ни было правила для искусства, а поелику такие попытки. хоть властей, хоть обывателей во все времена и во всех культурах были главным врагом творчества, то это стихотворение о свободе творчества (как и стих. «Когда на последней картине земной..») по значительности и актуальности его для любой эпохи тоже далеко вышло за аллегоричность притчи.
Возможно, что именно притча как жанр развивается у Киплинга именно после того, как он, основательно ознакомился с масонством, как идеологией. Вступил он в масонскую ложу ещё в Индии. «В 1885 году меня приняли в масонскую ложу, называвшуюся «Надежда и упорство» Я тогда не достиг ещё положенного возраста. Но члены ложи ожидали, что я стану хорошим секретарём……. секретарём я не стал, но узнал ещё один мир. И это было мне очень кстати» — так писал Киплинг в своей автобиографической книжке «Кое-что о себе». Тут необходимо немного сказать и о масонстве вообще 36
В стихотворении «Отёсан камень» Киплинг как бы от имени Мастера говорит:
Но чтобы труженик вовек
Мечту о рае не отбросил,
Он в Царстве Божьем — человек,
Он царь и бог в раю ремёсел.
………………………………….
Ибо мастера всегда находятся на некоей мистической Высоте Умения, они — где-то между людьми и Высшим разумом:
Владей рукой моей, владей!
И мы, работники, не будем
Нуждаться в помощи людей,
Посильно помогая людям.
пер. Р.Дубровкина
Более всего об интересе Киплинга к масонству говорит стихотворение «Дворец», где сжато изложена одна из основ масонской идеологии.
Строящий пользуется и планом и материалом предшественника, безымянный труд коего он считает ещё несовершенным, чтобы создать свою постройку, более совершенную, но и она тоже далеко не окончательна:
И было то Слово: «ты выполнил долг,
дальше — запрещено.
Твой дворец предназначен другому царю,
не тебе продолжить дано»
Не столько безымянность труда, как ведущий принцип тут важна, сколько постоянная неудовлетворённость результатом, и надежда на то, что лучше тебя завершит тот, кто придёт за тобой:
«Кладка была небрежной и грубой,
но каждый камень шептал:
«Придёт за мной строитель иной —
Скажите, я всё это знал».
Сходные идеи выражены в «Волшебной горе» Томаса. Манна, в диалоге Нафты и Сеттембрини, в частности в их разговоре о готических соборах, созданных многими поколениями строителей, чаще всего безымянных, причём излагает их вовсе уж не масон, а Нафта — иезуит, то есть по определению «самый католический католик». Но широта его воззрений склоняет нас воспринимать его как в некотором смысле «всечеловека». Эту же сторону характера увидел и в Киплинге наблюдательный Дж. Орвелл:
"Киплинг обладал качеством, редко или даже никогда не встречающимся у большинства "просвещенных" деятелей, — чувством ответственности и, по правде говоря, если его не любят "прогрессивные", то столько же за это качество, сколько за «вульгарность». Потому что все левые партии индустриализованных стран в глубине души должны бы знать, что они борются с тем, что на самом деле сами разрушить и не хотят. Они провозглашают интернационализм, а в то же время борются за повышение уровня жизни, который несовместим с этой целью. Мы все живем, грабя азиатских кули, и те из нас, кто "просвещен", говорят, что кули должны быть освобождены. Но наш уровень и само наше просвещение требуют грабежа малых стран. Гуманитарий — всегда лицемер, и Киплинг знал это" (Дж. Орвелл)