- Находчиво, - вырвалось из меня отчего-то именно вслух признание его искрометной фантазии. - Хрен бы мой котелок такое сварил.
Вьюн поперхнулась, закашлялась, выскочила вон, прибежала назад и брякнулась на диванчик.
- Не в то горло. У меня их два.
- По спине надо постучать, и все пройдет, - отсоветовал штык-юнкер.
- Что пройдет? - Вьюн, вскочивши с диванчика, подлетела к столу, звонко шлепнула по спине Лавра, выхватила у него блюдце и, развернувшись, точно дискобол вокруг собственной оси, метнула в дальний угол предмет казенной сервировки. - Улетело. Жаль. А что все, Лавочка? Что все должно пройти? И у кого пройти? Ты о чем? О наших отношениях, или вообще об отношениях?
- Сядь, - сказал я Вьюну. - И заткнись.
- Я-то сяду! - продолжала бушевать Анечка. - Я-то заткнусь! Только пусть мне этот лом сознается, какая сука ему напела, что кофе из блюдца пьют!
- У нее был трудный день, - извинился Лавр за возлюбленную.
- У меня был трудный день! - Вьюн разошлась не на шутку. - У бургомистра был трудный день! Даже, ты удивишься, Лавочка, у Могилы был трудный день! Но кого из нас ты нашел дующим кофе из блюдца?
- Тогда выйди, - сказал я Вьюну.
Она вышла, громко хлопнув дверью, обитой войлоком. Мы с Лаврентием закурили.
- Женщины, - заметил он философски.
- Точно, - согласился я с философом. - Но ты про плот не закончил.
- Штабная доска разошлась на днище. Вопрос. Где доска на палубу?
- Когда в казарму вернешься, часовню вели разобрать.
- Уже. Согласно распоряжению игумена.
Хитрость и простодушие, доверчивость и постоянная опаска, бесшабашная щедрость и скупой расчет. Порой удивительно разбросанные черты заключает в себе славянская натура, подобная оркестру, где отыщется всякий инструмент.
И уживается такой оркестр без любезных умам русских писателей внутренних конфликтов, и не ведают его инструменты, когда вступать, а так. Импровизация.
- А кто у нас игумен? - вернулся я в резиденцию.
- Да ты, отец. Братья-славяне более не желают над собою немецких порядков. Магистра и капеллана в шею. Нынче ты как игумен. Я сотник. Другой сотник Дикий. Ему братья любо крикнули.
- Сотник, так сотник. Штык-юнкер вообще артиллерийское звание. И Орден, чай, упразднили?
- Отшумел наш орден.
- Что же теперь?
- Теперь мы братина.
«Чудны дела твои, Господи, - подивился я, рассматривая довольного собою Лавра. - Немецкие славяне надрались бы в совершенный свинарник. Русские уголовники помянули вора в законе Могилу сдержанно, завернули рукава, да и пошли древесину тесать. Труден мир наш при тихой погоде, а дай ненастью грянуть, сплотится распоясанное общество, и на тебе братский плот за три с половиной авральные склянки, да еще и двойной, и пятьдесят на сорок».
- А образ Богородицы где? - спохватился я, вспомнив разобранную часовню.
- Игумен благословил укрепить на мачте, как православное знамя. Оборонит нас Богородица.
- Еще и мачту поставили?
- И мачту. И парус пошили четвертым отделением. И весло гребцов на восемь с кедровой лопатой. Гроссмейстерский стол на лопату спилили, зато надежность. Платформа устойчивая. Примет весь личный состав с недельным сухим пайком. Коробок тридцать водки тоже.
Сотник взял антракт, и уставился в чашку, точно хотел на растворенных кофейных следах погадать.
- Это если задача плавать вхолостую до посинения. Благословишь гранатометом, отче, тогда озерный десант уже к полудню свернет все немецкое производство.
Он красноречиво перекосился на один из открытых чемоданов Щукина, где лежал обернутый масляной бумагой «Вампир» с боезапасом. Лаврентий уже горел, отчасти посвященный Вьюном в план моей осенней кампании.
- Посмотрим, - ответил я так холодно, как только требовалось, чтобы остудить его кипучую жажду деятельности.
- Да куда же еще-то смотреть, если завтра поселок затонет?
- В окно. Затонет, пойдешь в атаку. А сейчас мы на мели, сотник. Я особенно.
Лаврентий с мрачным выражением лица галетами захрустел. Надо заметить, меня вовсе не трогало, что наше с Лавром тактическое совещание Борис Александрович внимательно слушает. Или смотрит. Я решил, даже лучше, если смотрит. Или слушает. Мы тогда находились в разных местах, но в одном цейтноте. Каждый из нас мог принять верное или ошибочное решение. Взять на себя инициативу или занять выжидательную позицию могло оказаться для нас обоих решением ошибочным или верным. Ошибка для каждого могла иметь роковые последствия. На моей стороне оказалось количественное превосходство, на его стороне оставалось качественное. Еще вчера он мог выйти из игры в любой момент. Я не мог ни вчера, ни сегодня. Но ситуация повернулась таким образом, что завтра я мог воспрепятствовать его выходу. А завтра уже наступило. Так, по крайней мере, мне хотелось думать. Так я и думал. Если Князь, форсируя производство RM 20/20, снова запустит «Кениг-Рей», он столкнется с отчаянием и яростью соотечественников, которым попросту нечего терять. И я решил, пусть он лучше слушает. Я и все, кто были тогда за мной, хотели просто выжить. Ростов же хотел безоговорочной победы. Ростов стремился взять свое. Хотел вырваться из Казейника с достаточным ему запасом оружейного сырья, способного сокрушить всю земную цивилизацию. И у него, конечно, с терпением были проблемы. Я же мог и потерпеть. В итоге, все решала на гипотетической шахматной доске очень сильная, но колеблющаяся, как я чувствовал, фигура Мити Полозова. Утопи Борис Александрович еще десяток мирных обывателей, и силы мои удвоятся. Нанеси я превентивный удар, в поселке развяжется такая гражданская война, что ее проиграют все, кроме Князя.