Его тираду я уже не воспринял как противоречие. По утверждению сюрреалиста Андрэ Бретона «существует некая точка духа, в которой жизнь и смерть, реальное и воображаемое, прошлое и будущее, высокое и низкое уже не воспринимаются как противоречия». И как раз я достиг этой заветной точки, накатив очередную порцию «Rosstof». Цеховое зелье нагнало в меня агрессии, безумной хитрости и до блеска прочистило ствол головного мозга. Я готов был расстрелять из него хоть роту штурмовиков. Но я нацелился только на одного. Это был штурмовик со шрамом. Действовал я решительно и успешно. Определив расстояние до цели, я одолел его, и отозвал штурмовика в сторонку. «Согласно теории практики, - подумал я, уже не воспринимая свою мысль как явное терминологическое противоречие, - штурмовику со шрамом, униженному ради меня племенным вождем, я должен внушать страх и трепет. А если еще не внушаю, то внушу».
И я стал задавать штурмовику вопросы. Мои вопросы были важнее, чем ответы на них.
- Тебя как звать?
- Агеев.
- А звать как?
- Василь.
- Уверен?
- Так точно.
Военные ответы были важней, чем гражданские.
- Ты хочешь выйти на свежий воздух, Василь?
- Это куда?
Ответы и вопросы утратили смысл. Но, зато, приобрели направление.
- В сортир. Гусиным шагом.
- Гусиным отказываюсь. Братишки засмеют.
- Правильно. Иди обычным, Василь. Чтобы не засмеяли.
Штурмовик со шрамом скрылся в уборную. Я проследил за ним. Агеев уставился на труп капитана в луже крови. Я запер дверцу изнутри на ржавую задвижку.
- Ты хочешь занять его место, Василь?
Он промолчал. Его молчание я воспринял как знак отказа.
- Тогда снимай одежду, Василь.
- Совсем?
- Со всем, что у тебя там есть.
- Мы будем любить друг друга? - Агеев стал поспешно разоблачаться.
Я тоже не заставил себя упрашивать. Тогда я еще не знал, что в славянском ордене мужская любовь только приветствуется. В отличие от соития с женщинами. Соитие с женщинами есть акт содомии, свойственный только николаевским хлыстам, зеленым подпольщикам и обкуренным готам. Агеев, застенчиво прикрывая чресла свои ладонными черпачками, томился в ожидании любовных утех.
- Отвернись, Василь.
Агеев по-военному через левое плечо развернулся к раковине. Я быстро напялил его комбинезон, натянул высокие черные бутсы, повесил через плечо его сумку с консервами, нахлобучил суконный картуз и, таким образом, решил проблему конспирации. Агеев обернулся на скрип задвижки.
- Мы разве не будем любить друг друга?
- Возлюби врага твоего, штурмовик Агеев, ибо друзей любят и мытари, - наставив его на путь истинный, я покинул отхожее место. Агрессия и безумное коварство метались во мне как малярийные пациенты. А низкое и высокое уже мною не воспринимались как противоречия, когда я нащупал в кармане комбинезона заточенную отвертку. Холодное оружие штурмовиков. И я захотел им немедля воспользоваться. Промедление было смерти подобно. Быстрота подобна жизни. Я быстро достиг прилавка, за которым Филиппок подсчитывал дневную выручку.
- Сколько? – спросил я, налегая на прилавок.
- Уйди, святой отец, от греха.
Заточенной отверткой я забил тысячную банкноту в опасной близости от чистых ногтей продавца. Точнее, между его растопыренными пальцами, накрывшими казенные деньги.
- Теперь я привлек твое внимание?
Всегда хотел произнести эту реплику. Случай не подворачивался. Но Филиппок доказал мне, что мы с ним одни фильмы смотрели.
- Плохая мысль, - парировал он мою чужую реплику своей, и тоже не собственной.
С точки зрения критики грязного разума, он был прав. Но мысль ограбить этот сволочной магазин родилась у меня при полном отсутствии всяческого контроля со стороны рассудка. А значит, и я был прав согласно Бретону. И это отнюдь не воспринималось мной как противоречие.
- Сколько здесь?
- Сто двадцать тысяч. Меня славяне уволят.
- Я тебя раньше уволю. Я тебе отвертку в глаз воткну.
- Сто двадцать шесть.
- Уже лучше, Филиппов. Честность украшает мужчин. И две литровых бутылки «Rosstof».
Пока Филиппок за счет заведения выставлял мне бутылки, я смел в сумку с консервами сто двадцать пять тысяч. Испорченную отверткой купюру я оставил на прилавке. Я все равно не мог ей воспользоваться. По испорченной купюре меня легко могли вычислить анархисты или штурмовики. Этот факт лишний раз подтверждал мою расчетливость и хладнокровие, обостренное алкоголем.
- Могила тебя на ремни порежет, - пообещал Филиппов, провожая уложенные мною в сумке дополнительные литры.
- Аминь, - закрыл я тему, и отвернулся от прилавка.