— Слышишь, папочка? Жюль Верна. В коричневом переплете. У нас показывали по телевизору кино о нем, а я ничего не знаю. Девочки рассказывают такое интересное, такое интересное, а я ни бу-бу…
Потом она говорила о школьном товарище Сашке, что принес ей вчера гербарий, сделанный всем классом, о том, что под окнами больницы асфальтируют улицу, рабочие поставили транзистор, и слышна музыка, такая музыка!
— Ну, чего там? — испуганно спросил Николай Онисимович.
— Говорит, у них музыка под домом… асфальтируют тротуар… — невнятно пробормотал Заремба.
— А-а, — протянул комендант и покачал головой.
— Папа, а где мама? — неожиданно спросила дочь.
— Мама немного заболела, но ты не волнуйся, она скоро встанет, и мы с ней придем к тебе, доченька.
И тут он услышал голос Рубанчука. Видно, Андрей Павлович так и не ушел сегодня домой. В его голосе чувствовались крайняя усталость и едва скрываемое напряжение. Он сказал, что в больницу завтра приходить не обязательно. У них уже все готово. Настроение у девочки отличное. Температура держится на уровне.
— А как Антон Иванович? Поправляется?
— Как вам сказать… Вы же понимаете, инфаркт в его возрасте — это серьезно. Состояние средней тяжести. Надеемся, что все обойдется. Ну, а операцию, Максим Петрович, буду делать я сам.
— А западные немцы? — без всякой связи спросил Заремба. — Они что?.. Доктор Рейч, а?
Ответа долго не было. Тишина показалась странной, пугающей. Потом Рубанчук понизил голос почти до шепота:
— Доктора Рейча уже нет… Мне сообщили, что на обратном пути… Короче, не выдержали нервы… — После короткой паузы Рубанчук добавил: — Очевидно, для него это был единственный выход. Сами понимаете… Единственный выход из тупика. — И снова через паузу послышался вполне уравновешенный, убедительный голос Рубанчука: — Вас это пусть не трогает. Девочка ваша — молодчина. Вот что самое главное, Максим Петрович. Просто отличная девчуха. Еще раз передает вам привет…
Заремба положил трубку, посмотрел на коменданта.
— Завтра у нас очень трудный день, Николай Онисимович.