На все замеры уходит не менее трех часов, и к концу каждого дня в клинике Ричард морально раздавлен и разбит. Клянется, что больше он сюда ни ногой. Какой в этом прок? Учитывая, что довольно скоро он будет не в состоянии передвигаться, терять даже час на просиживание в этой комнате с Кэти или в ожидании Кэти, это уж как сложится, представляется вопиющей несправедливостью или по меньшей мере полнейшей безответственностью. И все-таки он возвращается. Делает все, что ему говорят, чему и сам удивляется, поскольку слепое послушание совсем не в его характере.
Если бы ему пришлось поспорить на палец своей левой руки, грозящей в ближайшем будущем отказать, он признался бы, что исправно ходит в клинику на каждый прием, потому что все еще надеется. Вдруг случится революционное открытие, появится новый лекарственный препарат, нуждающийся в клинических испытаниях, что-либо замедляющее развитие болезни, новый метод лечения? Такое может произойти. Какова была вероятность того, что уроженец сельского «живи свободным или умри»[8] Нью-Гэмпшира, парнишка, который должен был уделять все свое время футболу, тракторам и «Бад-Лайту», станет всемирно известным концертирующим пианистом? Наверное, такая же, как у открытия каким-нибудь ученым лекарства от БАС. Это может случиться. Вот он и ждет Кэти.
Наконец она входит в смотровую, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, словно неслась из другого крыла больницы. На Кэти очки в черепаховой оправе, расстегнутая черная вязаная кофта, белая блузка навыпуск, слишком короткие брючки и туфли на плоской подошве, в которых удобно бегать по больничным коридорам, — по внешнему виду скорее библиотекарь, чем медсестра. Здороваясь, она одновременно моет руки, затем усаживается в кресло напротив Ричарда и читает записи ухудшений трехмесячной давности, его новой нормы, предательского края, с которого ему предстоит прыгнуть вниз.
Кэти поднимает на Ричарда взгляд и вскидывает брови:
— А где Максин?
— Расстались.
— Ох, простите.
— Ничего страшного.
За исключением Максин, отношения Ричарда с женщинами заканчивались еще до того, как успевало скиснуть молоко в холодильнике. В основном они знакомились с ним после выступления, на коктейльной вечеринке для важных особ или на приеме по сбору средств на благотворительность. Ошеломленные и очарованные встречей со знаменитостью, они западали на него крепко и быстро, не обращая внимания на кольцо, которое он носил, пока был женат. Поначалу эти женщины еще мирились с перепадами его настроения и не слишком переживали из-за того, что он посвящал роялю гораздо больше времени, чем им. Они видели его страсть к музыке Брамса, Шопена и Листа, ту любовь и самоотдачу, на которые он был способен, и рассчитывали, что им щедро перепадет от этих его талантов. Увы, ко всеобщему разочарованию, ни одну женщину он не смог полюбить так, как любит фортепиано. Даже Карину.
Так что женщин неизбежно настигало чувство разочарования, одиночества и недовольства своей ролью второй скрипки. Третьей, если они сознавали, что в очереди перед ними есть еще и его жена. Первое время они старались куда как упорно. Это никогда не срабатывало. Он не знает почему. Может, людям не под силу испытать больше страсти, чем им отмерено. Пирог нельзя делить на куски до бесконечности. Что до Ричарда, то весь он, за исключением самой малой крупицы, принадлежит фортепиано. Женщин он любит, как и всякий мужчина, является их ценителем, вот только они, по сути дела, испытывают с ним муки голода. А кормить их он отказывается. Их привлекает его мастерство пианиста. И рано или поздно отвращает его бездарность как мужчины.
Увязнув в своем нежелании признать очевидное, Ричард начал встречаться с Максин через два месяца после постановки диагноза. Она не замечала ни того, что ему было не поднять правую руку выше плеча, ни того, что он всегда держался справа, чтобы брать ее руку в свою левую. Он мог говорить немного невнятно по вечерам, когда утомлялся, ну так они вроде только что распили на двоих две бутылки вина. А потом, однажды утром, она застала его в слезах, сидящим за роялем со сложенными на коленях руками, и он во всем сознался.
Вместо того чтобы сбежать без оглядки, она засучила рукава. Акупунктурист по профессии, она была убеждена, что сумеет его спасти. Но никакие иглы, банки или прижигания не действовали, и его правая рука постепенно превращалась в камень. Максин продолжала бороться, но оба понимали, что все ее попытки помочь ему утратили искренность.