Сперва мы строили дорогу вдвоем. Я подносил плоские камни, а Натия укладывала их ровно и прямо. Потом, достаточно натренировав пяточный нерв, вернулся папа с каким-то очень кривым черным суком. Папа положил сук, стал нам помогать, и мы быстро докончили нашу дорогу до самого прибоя. С удовольствием и с визгом побегали по нашей прекрасной дороге. Пяткам ничего не было. Ходить удобнее даже, чем по асфальту.
— А помнишь, для чего мы построили дорогу? — крикнул я.
— Чтобы пойти к морю и искупаться! — сказала Натия.
— Вы не боитесь купаться в таком бушующем море? — спросил папа Натию, сделав большие и страшные глаза.
— Я каждый день плаваю! — засмеялась Натия.
Искупались мы все втроем замечательно. Натия плавала очень хорошо, не хуже меня, только не так быстро. Она свободно лежала на спине и умела при этом разговаривать. Лежа на спине, она рассказала нам, что живет вот в тех новых домах, которые отсюда видно, и что папа у нее старший лейтенант милиции Автандил Николаевич. И вообще, все, что она рассказывала, лежа на спине, было замечательно интересно. Хотелось, чтобы она рассказывала еще много и про Батуми, и про горы, и про Ботанический сад, и даже про Турцию, которую отсюда тоже хорошо видно.
Но папа велел плыть к берегу, потому что надо соблюдать режим и пора обедать.
— Не желаете ли отобедать с нами, Натия Автандиловна? — предложил папа этой тощей девчонке, которой, может быть, еще и десяти лет не исполнилось. — Гарантирую, что обед будет вкусный.
— Спасибо, но нет, — сказала Натия. — Я очень, конечно, желаю, но мне запрещено уходить с пляжа.
Вела она себя странно, поскучнела, и глаза были просто прикованы к моей тельняшке.
— Искренне сочувствую, но и одобряю ваше поведение, — сказал папа. — Не огорчайтесь. Послушание родительской воле, при всем его сиюминутном неудобстве, в будущем одарит вас прекрасными душевными качествами.
— Какими же одарит? — печально и с сомнением вздохнула Натия.
Папа сказал:
— Многими. И среди них самообладанием, внутренним равновесием, мудрым терпением и, главное, умением заглядывать в будущее и видеть дальше собственного носика.
Не знаю, убедил ли ее папа. Натия не улыбнулась.
Она улеглась на каменный коврик и стала смотреть на море. Надев свою тельняшку, я заметил, что ее глаза, вывернувшись почти на самый затылок, смотрят на меня не мигая.
Я все понял.
— Тебе хочется иметь тельняшку? — закричал я.
— Каждому хочется иметь тельняшку, — тихо сказала Натия.
Вы думаете, что раз у меня папа капитан, так это он раздобыл мне моряцкую тельняшку? Ничего подобного. Найти тельняшку для десятилетнего человека, каким бы он ни был крупным для своего возраста, это дело непосильное даже капитану. Это если кто и может сделать, то только мама. Помню, как я ныл, настаивал и умолял, напоминал и плакал до тех пор, пока мама не сказала, заломив над головой руки:
— Я больше не могу! У тебя мания! Тебя надо лечить!
— Мне надо тельняшку, — повторил я. — Как у папы.
— Папа вернется с моря и выпорет тебя! — закричала мама.
— Пусть он меня порет в тельняшке хоть каждый день, — сказал я.
— Бр-р-р-р… — вздрогнула мама, пошла в прихожую и надела пальто.
— Ты куда, за тельняшкой? — спросил я.
— Не знаю, — сказала мама. — Мне все равно. Я не могу жить в одной квартире с маньяком. Прощай, возможно, я больше не вернусь.
— Прощай, дорогая мама, — сказал я. — Между прочим, Колька из шестой квартиры говорил, что в Кронштадте на любой рост можно тельняшку купить.
— Ох! — всхлипнула мама. — Какое счастье, что не в Архангельске…
Она громко хлопнула дверью, а я построил из стульев теплоход «Селенга» и поплыл к проливу Большой Бельт, навстречу папиному теплоходу «Пинега». Утомившись на мостике, я спустился в каюту, точнее говоря, под стол, и там нечаянно заснул. Вахтенный котенок Флинт разбудил меня хвостом по носу, я вылез из каюты и увидел, что на левом борту моей «Селенги», другими словами, на спинке стула, висит тельняшка. А мама, одетая, спит на диване.
Вот такая была история ее происхождения.
Я все это вспомнил и поглядел на папу.
Папа ничего не сказал, но хитро подмигнул левым глазом.
Тогда я стянул тельняшку через голову.
Натия подогнула ноги и села, глядя на меня с каким-то ужасом.
— Возьми. — Я подал ей тельняшку. — Она хорошая, уже застиранная и как настоящая. Я ее полгода носил.
Ее рука медленно протянулась, пальцы коснулись тельняшки и сжались, скомкав материю.
Мы с папой пошли мимо большого коровьего стада, пасущегося на сочной болотной траве, к Аджарскому шоссе. Я громко пел песни, а в небе сияло сверхчрезмерножаркое полуденное солнце Грузии.