Терпеливо отстояв очередь, Овечкин посетил санузел самым последним, вернулся в свой угол и молча лег на замызганную лежанку. Взгляд невольно уперся в дисплей хронометра на внутренней поверхности лицевого щитка гермошлема, и Антон в который раз подумал, что оставшиеся до начала мучений секунды истекают с ужасной скоростью. Лучше бы с такой скоростью истекало время страданий. Но нет, как раз оно ползет бесконечно долго, словно его течением управляет какой-нибудь изощренный садист-мизантроп в погонах, вроде Порфирьева или Брилёва.
На этот раз интоксикация протекала так же жестоко, как обычно, но закончилась через три с половиной часа, и Антон даже успел ощутить, как страдания переходят в горячий полубредовый сон. Во сне он лазал по стеллажам почему-то с портновским сантиметром в руках и пытался измерять все, что попадалось на глаза: контейнеры, ящики, поддоны, стальные стойки самих стеллажей и что-то еще, уже непонятно что. При этом где-то рядом постоянно маячил здоровенный расплывчатый силуэт Порфирьева, пристально наблюдавший за его работой, и стоило только Антону опустить руки, чтобы перевести дух, как злобная физиономия амбала становилась агрессивной, и его глаза вспыхивали кроваво-красным огнем, словно системы наведения вражеских роботов.
Проснулся Овечкин с тяжелой головной болью, но полтора литра качественной воды, лишенной привкуса химии, вернули его в колею. Возящийся с мучающимися солдатами Порфирьев вновь никак не отреагировал на то, что Антон позволяет себе пить дефицитную воду больше, чем достанется другим, и это окончательно убедило Овечкина в том, что капитан поступает так же. Да и плевать, лишь бы не рычал на него лично. Антон терпеливо потратил полчаса на помощь Порфирьеву, потом усталость взяла верх, и он отпросился спать.
Когда пришло время принимать антирад, хронометр показывал ровно восемь утра шестьдесят седьмых суток после катастрофы, и Антон поймал себя на мысли, что не может сразу и без ошибки сказать, какой же сегодня день по старому календарю.
– Варяг, что ты решил? – Хам с недовольной гримасой жевал капсулу антирада. – Когда уезжаем?
– Догружаем прицеп. – Порфирьев остановился перед выходом, и его снаряжение немедленно слилось с грязной резиной палаточных стен. – Под завязку, чтобы к нам было меньше претензий. Потом подгоняем аэросани и грузим их всем, на что укажет Овечкин. Если в результате сможем привезти в Центр крышу для внешнего ангара, то цель достигнута. Иначе ничего не изменится. За полтора часа до интоксикации выезжаем. За час отойдем подальше и развернем базу. Миронов предупреждал, что полностью загруженные аэросани с прицепом быстро не поедут, так что за один цикл все равно не вернемся. Поэтому сейчас будем грузить столько, сколько хватит времени. Начинаем сворачивать базу!
Как только спецпалатку упаковали, амбал со своими безропотными блондинами ушел проверять транспорт, и лейтенант повел остальных в частично опустошенный продовольственный склад. Где выделил Антону пару солдат и удалился с остальными догружать аэросани продовольствием. Выданные солдаты потребовали от Антона распоряжений. Почувствовав себя хозяином положения, Овечкин сразу принялся за дело. Он указывал, как разбирать стеллажи, где именно разрезать стенки контейнеров и борта ящиков, посылал Дно в соседние складские помещения, со входов в которые вчера были сняты вражеские мины. Дно составлял список незанятых товарами конструкций и опустошенных незнакомцами контейнеров, и если б не нехватка оборудования для демонтажа, дело двигалось бы еще быстрее. Потом с улицы вернулся Порфирьев и отобрал единственный резак. Оказалось, что ночью температура опустилась сильно за минус сорок, в каньон врывались ураганы, и техника отказывалась заводиться. Поэтому единственный доступный способ ее реанимировать – это нагреть резаком соответствующие элементы масляной системы. Услышав это, Антон искренне понадеялся, что амбал знает, что делает, и ничего не взорвет или не прожжет насквозь. Но злобный нацик посоветовал ему пошевеливаться, потому что погрузка идет слишком медленно, и ушел.