– Приблизительный уровень потерь известен? – Брилёв понизил голос ещё сильнее. – Есть возможность связаться с эвакуационным управлением? Я хочу узнать, что стало с семьёй…
– Связи нет почти ни с кем, – генерал жестом заставил его замолчать, украдкой косясь на задерганный личный состав. Мол, не лей масло в огонь, здесь у всех семьи наверху остались. – Центральный КП не отвечает, Москва тоже, связь с ПВО пропала два часа назад, все штабы молчат. Может, уничтожены, а может, со связью проблемы, потому что оборудование разбомбило, и уровень наведённых взрывами помех постоянно растёт. Рассредоточенные по захолустьям подразделения пусковых установок сообщают о больших потерях, глобальных пожарах и непрекращающихся ударах, все запрашивают координаты безопасных районов, в которые можно выйти, а их нет. Связи со Ставкой Верховного нет. С Генштабом тоже. О союзниках я даже не вспоминаю. Управление войсками нарушено и с каждым часом становится всё хуже. Многие подразделения оказались без связи из-за потерь и помех, и их соседи, с которыми связь ещё осталась, сообщают, что видят стартующие ракеты на горизонте там, где горизонт ещё просматривается. Значит, они наносят удары согласно самым первым приказам, отданным с началом войны. Их ракеты атакуют уже пораженные цели, и это хорошо, потому что на текущий час уничтожить удалось явно не всё. Какая-то часть атакованных целей уцелела. Как мы. И чем быстрее получится их подавить, тем больше шансов выжить и сохранить хотя бы кого-нибудь. На наши частоты выходят остатки подразделений других родов войск, сообщают о потере связи со своим командованием, просят помощи и спрашивают, что им делать. Иногда сигналу удаётся пробиться до бункера в Уральских горах, и мы совместными усилиями пытаемся вывести уцелевших из-под ударов. Но полностью безопасных территорий нет, и для того, чтобы их создать, необходимо уничтожить оставшиеся у противника силы прежде, чем у нас не останется своих. Так что иди, полковник, и готовь бункер к возможной атаке. Противник действует аналогично, и по нам могут ударить ещё.
– Есть, – негромко ответил Брилёв, поднимаясь, и на мгновение задержался: – Верховный до Уральского бункера не добрался?
– На Урале его нет, – ответил генерал. – В самом начале его доставили из Кремля в Раменки, это всё, что я знаю. На территории Москвы связи нет вообще ни с кем, все коммуникации нарушены, разорваны даже подземные кабельные линии. Понять, что там происходит, невозможно. Вокруг нас не отвечает никто. Единственные в нашем районе, кого было слышно в эфире более-менее недавно, это «Подземстрой-1», но толка от них никакого, это сугубо гражданский объект. Они сообщили, что быстро теряют мощность связи, и молчат уже часов пять. И это хорошо, потому что единственное, чем они занимались, это засоряли эфир своей паникой. Как только всё утихнет, попытаемся послать разведку в Москву. Хотя бы проверить убежища, в которые эвакуационные команды должны были вывезти семьи личного состава. Займись предварительной подготовкой!
– Товарищ генерал, удалось восстановить связь с Уралом! – доложил один из операторов. – Сигнал нестабильный, сильные помехи!
Генерал жестом велел Брилёву идти и поспешил подключиться к сеансу связи. Полковник покинул командный отсек и направился в свой кабинет. В штатное расписание этого КП он не входил, хотя прежде ему довелось прослужить здесь больше года, и потому генерал вверил ему управление вопросами внутренней службы. Фактически для этого в бункере имелись соответствующие должностные лица, для которых Брилёв стал ещё одной прослойкой между командованием и подчиненными, но это лучше, чем вообще не иметь никаких задач. Не занятая работой психика быстро перегружалась тяжёлыми мыслями, и ничего хорошего из этого не выйдет. Поэтому надо загрузить работой себя и своих новых подчиненных. Полковник собрал совещание из вверенных ему должностных лиц, расставил задачи и принялся лично разбираться в деталях предстоящей операции по выходу на поверхность.