Прежде чем последняя успела выразить своё мнение по этому вопросу, Леонора решительно заявила:
— Нет. Я пойду с тобой!
Вот она, вновь стала воином. Девушка перестала плакать и вспоминать прошлое. Твою мать, она по-прежнему его возбуждала: тихоня и болтливая, печальная и агрессивная, обнажённая и одетая. Непростая задача. Ужасно-затруднительное положение.
— Можешь возражать сколько хочешь, но я пойду с тобой. Во всём с тобой случившемся виновата я. Ты не можешь пошевелить рукой, а кому-то надо позаботиться о животных. Поэтому можешь протестовать до скончания веков, плохо ко мне относиться, вообще меня не замечать, вести себя как мудак, но на меня можешь рассчитывать. И это моё последнее слово.
ГЛАВА 8
Леонора
Что со мной не так?
Я на самом деле рассказала Харрисону и Майе о своей матери?
Должно быть я в шоке, только доктор Финн знает этот секрет (посвятила её во время сеансов психотерапии).
В любом случае, уверена, они меня слушали невнимательно. Майя абсолютно точно уверена, что я преувеличила или даже солгала. Человеческий разум, особенно ум матери, потерявшей обожаемую дочь, не может представить такое тотальное равнодушие.
Не говоря уже, как маловероятно, что Харрисон вообще меня слушал. Он только повторяет, чтобы я оставалась с Майей и смотрит, словно видит ту же ужасную жабу, что видела во мне моя мать.
Майя нам предлагает переночевать у неё, так как начинает темнеть, но Харрисон отрицательно качает головой. Надевает шерстяную куртку, которую ему дала Майя и утверждает, что должен вернуться к животным. Именно потому, что скоро стемнеет, самое время шевелить задницей и возвращаться.
Настаиваю, чтобы вернуться вместе с ним, даже если прекрасно понимаю: я желанна, как булыжник под ногами.
Думала, что буду чувствовать себя напуганной ещё больше, особенно сейчас, когда природа вокруг, окутанная падающим с неба сумраком, потеряла чёткие контуры. Думала, что после сегодняшнего нападения (при воспоминании о котором и предположении, что могло бы случиться, моё сердце разрывается), мои ноги приобретут консистенцию желатина на протяжении всего пути домой.
Напротив, я ощущаю себя сильной. В некотором смысле, нападение медведицы заставило понять: какими милосердными могут быть животные. Этот огромный зверь мог нас убить и разорвать на части, но сумел сдержать свою ярость. Мир снаружи без людей и правда не так плох. Он лишь защищает себя, и если не беспокоить и не нападать, тебя отпустят.
Конечно, мы должны двигаться быстро, чтобы не дать темноте застать нас врасплох. На этот раз Харрисон держит фонарь, а о ружье забочусь я. Он не говорит о своём плохом самочувствии, не жалуется на боль, но должно быть сильно страдает, если позволил мне вместо себя нести ружьё. Харрисон никогда не признается, но я ему нужна. Также и поэтому ощущаю себя сильной. Я его должница.
До хижины Харрисона мы добираемся целыми и невредимыми. Если можно так выразиться, учитывая рану в двадцать сантиметров на правом плече у Харрисона. Принц встречает нас в точности как собака. Я отсутствовала лишь несколько часов, но уже соскучилась по всему этому. «Улыбки» борова растягиваются до его глаз и похожи на полумесяц, гуси толпятся как утята вокруг своей матери, индюк перестал раздувать свои перья, имитируя барана, и баран перестал вести себя как раздувающий перья индюк. Куры забавно вышагивают, словно женщины на слишком высоких каблуках, а кобыла под рыжей попоной поворачивается с ленивой грацией. Таких глаз как у неё я никогда не видела раньше; они очень добрые, такие могут иметь те, у кого простое сердце.
Харрисон бледный и весь в испарине, мне сразу становится понятно, как сильно он болен. Его лихорадит, а лоб — это огонь для барбекю.
— Ложись в постель, — говорю ему, но не уверена, что Дьюк меня послушается.
Напротив, он шепчет в ответ слабое:
— Да. — И это тоже яркое доказательство, как ему плохо.
Харрисон снимает куртку, которую дала Майя и остаётся с голым торсом. Длинная белая повязка запятнана кровью. Знаю, где Дьюк хранит свои вещи и, не спрашивая разрешения, выдвигаю ящик и достаю футболку.
— Я помогу тебе её одеть, — сразу замечаю, что говорю с ним решительным тоном, по-матерински. — Так мы не заденем повязку.
Мужчина кивает и смотрит на меня горящими от температуры глазами. Они блестят как мокрые зеркала. Замечаю, что у Харрисона и правда есть другие шрамы, разбросанные повсюду, хотя серьёзных ран, как полученная сегодня, не было.
Дьюк тяжело садиться на кровать. Помогаю ему снять сапоги и когда поднимаю голову, замечаю — он снова на меня пристально смотрит.
— Это правда? — спрашивает странным тоном, заплетающимся и горячим, как и его кожа.
— Что ты имеешь в виду?
— Про твою мать, которая хотела бросить тебя на горе Тайгет.
Он слышал, что я рассказывала? Но прежде всего именно это из сказанного запомнилось?
— Э… да… что-то в этом роде, — пробормотала я смущённо. — А сейчас будет лучше, если ты ляжешь. У тебя жар.
— Мне нужно позаботиться о животных.
— Я сделаю.
— Ты? — его затуманенный лихорадкой взгляд предает вспышка привычной иронии. — Что ты собираешься делать?
— Всё, что необходимо. Когда вернусь из хлева, приготовлю тебе что-нибудь поесть, и сможешь принять антибиотик. — Харрисон падает спиной на кровать и хрипло стонет. — Ты должен спать на животе, на спине будет больно.
Харрисон произнёс сквозь зубы с дюжину проклятий и перевернулся на левый бок. Ну что за человек: никогда не покажет, что прислушивается к любому из моих предложений, не противореча. Накрываю его одеялом и глажу по лбу. Дьюк хватает мою руку, отчего я почти падаю на него.
— Убирайся, — шепчет мне и на мгновение снова выглядит как прежде: с обычным, полным иронии властным голосом, готовый заставить меня почувствовать себя глупой, лишней. Но на этот раз я не куплюсь, не позволю довести себя до предела, чтобы выкинуть очередную фигню.
— Я никуда не уйду. Ты нуждаешься во мне, и я останусь.
— Не говори потом, что я не предупреждал.
— Боишься, что испугаюсь тяжёлой работы? Это не так; я докажу тебе, что способна…
— Твою мать, ты идиотка.
— Знаю, ты повторял много раз. — Я положила ладонь ему на глаза. — Закрывай глаза. Скоро вернусь.
✽✽✽
Сразу понимаю — работа тяжелее, чем ожидалось. Вначале отправляюсь за дровами, нужно оживить огонь, который почти погас. Потом прихожу в хлев и ухаживаю за животными. Затрачиваю на всё втрое больше времени, но, в конце концов — я выигрываю.
Почти ночью, усталая, возвращаюсь домой. Снова пошёл дождь. Снимаю сапоги и босиком вхожу в тишину.
Харрисона лихорадит всё сильнее, он такой горячий, что немного меня пугает. Готовлю бульон и сажусь рядом с ним на кровать.
— Ты должен поесть, — тихо говорю я.
Мужчина открывает глаза и раздражённо морщиться.
— Не доставай, — бормочет в ответ.
Подношу ложку с бульоном к его губам. Дьюк бросает в меня обжигающий взгляд. Если бы взгляд мог выбрасывать пламя по настоящему, то сейчас я стала бы золой.
— Не обращайся со мной как с ребёнком, могу заверить, я не маленький.
— Ах, знаю, что ты не маленький. Ты упёртый взрослый, который сейчас немного поест и потом примет антибиотик. Или я останусь здесь с этой ложкой до рассвета.
— Здесь? — переспрашивает Харрисон, и на его губах распускается бутон странной ухмылки. — Возможно, это не станет большой жертвой.
Тогда я понимаю, что Дьюк пялится на мою грудь, она фактически в паре сантиметров от его носа. Ощущаю, как у меня скручивает живот, и начинают гореть щёки. Вскакиваю с кровати, словно из матраса торчат гвозди или я вдруг оказалась у него под носом голая.
— Какой ты необычный человек, «маленькая жаба», — шепчет он. — Давай мне этот грёбаный бульон.