– Какова ее дальнейшая судьба?
– Немцы арестовали мою маму…
– …немцы?
– Да, и если бы они узнали, кто Ирина по национальности, мы бы разделили судьбу ее старшей сестры – все семьи в таких случаях выстреливали. В общем, когда маму взяли, отец прислал людей, и они увезли Иру из Куликова под Львовом, где она находилась, в монастырский приют. Выдали за сироту с документами на фамилию Рыжко, а позже, когда пришли советы, она окончила полиграфический техникум, вышла замуж и переехала в Киев, где до сих пор проживает ее сын.
– Вы с Ириной встречались?
– Нет. Когда я сидел, а потом освобождался, у органов о ней спрашивал: они должны были знать. Иру искал, но когда уже установил, где она, оказалось, что она умерла годом раньше – в 2006-м. Встретиться с ней хотел и в 68-м, и в 72-м, будучи на свободе, но мне говорили, что ее след утерян: «Может, выехала…», а она сначала под Киевом в Боярке жила, а потом, выйдя замуж, получила квартиру в столице.
«СОМНЕВАЮСЬ, ЧТО ТЕЛО РОМАНА ШУХЕВИЧА ПРОСТО ТАК ЗАКОПАЛИ, – НАВЕРНОЕ, В НЕГАШЕНУЮ ИЗВЕСТЬ БРОСИЛИ»
– На операцию по обезвреживанию Романа Шухевича НКВД бросил около 700 бойцов…
– …верно…
– …и приказ был: несмотря ни на что, брать живым…
– (Кивает).
– Как ваш отец погиб?
– Ну, во-первых, я вам скажу, никого за ту операцию не наградили…
– Потому что живым не взяли?
– Да – дали какому-то бойцу отпуск и премию, и все, но из тех, кто организовывал облаву, никто ничего не получил, потому что задание не выполнили. 5 марта 50-го года энкавэдисты окружили дом в селе Белогорща, где он скрывался, и когда он увидел, что положение безвыходное… Пробовал прорваться, по дороге майора одного застрелил – на ступеньках, и тут его скосила автоматная очередь. Точнее, тяжело ранила, под грудью прошла, и тогда отец выстрелил себе в висок.
– Вы помните минуты, когда вам сообщили о его смерти?
– Мне не сообщили – я находился здесь, во Львове, во внутренней тюрьме, меня посадили в машину, повезли в управление и привели в огромный гараж. Помню, иду я и кто-то влево меня поворачивает – а там под плащ-палаткой лежит накрытый с головой человек. Я босые ноги увидел – и этого было достаточно: сразу понял, кто это. Плащ-палатку подняли (вытирает слезы), я встал на колени, поцеловал его в руку… Меня подняли и вывели, а потом пришел следователь и составил протокол опознания.
– То есть от вас требовалось, чтобы вы опознали тело?
– Да.
– Где могила Романа Шухевича?
– Неизвестно, есть ли она вообще, а про Збруч – это басни.
– Как думаете, куда его тело дели?
– Сомневаюсь, что просто так закопали, – наверное, уничтожили. В Ориховичах была стройплощадка, и там тела в негашеную известь часто бросали, где они полностью растворялись.
– Что впоследствии сделали с каждым из членов вашей семьи?
– Брата отца расстреляли еще в 41-м, как только война началась, сестру его, студентку мединститута, арестовали в 40-м, 10 лет дали, она отсидела, в ссылке в Казахстане еще была. Бабушку в 45-м арестовали – она тоже отправилась в Казахстан, а дед как раз перед возвращением в 44-м советов сломал ногу, лежал, и его на носилках вынесли – умер он в Кемеровской области…
Я, как видите, перед вами, правда, пройдя 31 год тюрьмы и еще пять лет ссылки, – тех четырех между двумя отсидками, когда права в Украине жить не имел, уже и в расчет не беру (улыбается).
– Как сложилась судьба вашей мамы?
– Отсидев 10 лет, она освободилась, но во Львове ее не прописывали и дали новый срок за непрописку, после чего она снова отсидела и вернулась – жила здесь и умерла. Сестра Мария попала маленькой в детский дом: не знала, кто она, меня помнила смутно, а фамилию и кто родители – нет. Потом я ей из заключения написал, мы стали общаться, она начала контактировать с мамой, вернулась во Львов, а до этого в Днепропетровске строительный техникум окончила.
– Под фамилией Шухевич?
– Нет – Березанская: в свидетельстве о рождении было написано, что родилась в Донецке, и даже год поменяли. Правда, отчество оставили, она Романовна, и, знаете, что интересно? У таких детей в графе «Отец» ставили обычно прочерк, а у нее было написано: «Роман Березанский», а матери нет.
«МОЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ ОЧЕНЬ ВЫСОКИЙ БЫЛ И ЗДОРОВЫЙ, ПОЭТОМУ ОДНАЖДЫ КАК ДАЛ МНЕ – ВМЕСТЕ С КРЕСЛОМ Я САЛЬТО СДЕЛАЛ!»
– Впервые вас осудили на 10 лет, когда вам 15 исполнилось…
– …да…
– …и 31 год вы отсидели – за что эти сроки давали?
– В первый раз – за связь с подпольем ОУН-УПА: такая формулировка была, особое совещание срок давало, а во второй раз за антисоветскую агитацию был осужден…
– Агитировали?
– Нет, жил в условиях камеры – мне это дело состряпали, и я отсидел еще 10 лет, то есть в общей сложности 20. Потом четыре года пробыл на свободе, а после этого меня уже в Нальчике (права жить в Украине я не имел, поэтому поселился на Северном Кавказе) осудили, снова на 10, а через год, еще раз дали десятку, за антисоветскую пропаганду. Второй срок поглотил первый, вышло 11 лет и пять лет ссылки – как особо опасному рецидивисту.
– Где сидели?
– Да много где: во Верхнеуральске Челябинской области, в знаменитом Александровском централе, в Мордовии, во Владимире, в Чистополе, что в Татарии…
– Географию СССР изучили не по карте…
– …а с помощью вагонзака.
– Вас били, пытали?
– Бывало.
– А как это происходило?
– Ну, били обычно.
– Сильно?
– (Смеется). Один у нас возмущался: «Что вы делаете? Я плохо переношу боль!» – а я переносил.
– Следователи были особенно жестоки?
– Вы знаете, это от каждого из них персонально зависело – я по рассказам разных людей знаю. Были такие, которые просто указание получили, но попадались и идейные…
– …фанатичные…
– …да. Мой таким не был, и почти никто на него особо не жаловался, но был этот следователь очень высокий и здоровый, поэтому однажды как дал мне – вместе с креслом я сальто сделал!
– Как складывались ваши отношения с уголовниками?
– Представьте себе, хорошо. Они ко мне обращались не раз: то жалобу какую-то им напиши, то кассационное, но и меня, и вообще всех политических называли фашистами. От «фашистов», правда, им сначала досталось, чтобы они начали нас уважать…
– Вы и с ворами общались?
– Да, разумеется.
– Интересные были люди?
– Некоторые – там тоже разные категории есть.
– Во время беседы со мной в Иерусалиме о вас очень тепло отзывался Натан Щаранский, с которым вы рядом сидели…
– …в Чистополе.
– Интересно, а отношения с политзаключенными других национальностей были у вас какие? Вы, например, с одной стороны, борец за свободу евреев Щаранский – с другой: противоречия какие-то возникали?
– Вы знаете, нет. Обруч, который нас сковал, вызвал некую солидарность: заключенные разных национальностей могли дискутировать, что-то друг другу доказывать, но когда мы противостояли системе, были едины.
– Человек, который искренне ненавидел советскую власть, знаменитый диссидент Владимир Буковский, рассказывал мне в Лондоне, что в лагерях существовали так называемые советы национальностей, которые спорные вопросы решали, – у вас тоже такие были?
– Это было повсюду, ведь так или иначе конфликты в лагере, где собраны представители разных народов, возникали, а власть очень хотела использовать определенные противоречия в своих целях – натравить одних на других, и чтобы этого не случилось, если, к примеру, литовец проштрафился перед нашими, украинцы обращались к литовцам и говорили: «Накажите вы». Это было необходимо, чтобы межнациональная резня не возникла, особенно в сталинские времена, когда масса народу сидела.