— Понимаю, отлично понимаю, — прерывает старик-советник и небрежно машет рукой. — Все мы люди, все грешны, но для чего же сразу вешаться? — Минутку он молчит и улыбается. Потом продолжает: — Он, конечно, много чего наговорил, но кто станет обращать внимание на пьяную болтовню. — И снова он улыбается.
— Господин советник! — умоляюще говорит Бальдур Перзике. — Прошу вас, займитесь этим делом! Вы бывший судья, вы знаете, как за него взяться…
— Что вы, что вы, — решительно отклоняет его предложение советник. — Я стар и слаб. — Однако на вид он совсем не стар и не слаб. — А затем я живу отшельником, у меня и связей-то с внешним миром почти не сохранилось. Ведь это вы, господин Перзике, вы и ваши семейные, застали обоих грабителей на месте преступления… Вы передадите их в руки полиции, вы возьмете на себя ответственность за сохранность вещей. Я сейчас при беглом обходе квартиры составил себе общее понятие. Так например, я насчитал семнадцать чемоданов и двадцать один ящик. Ну, и еще кое-что. И еще кое-что.
Он говорит все медленнее и медленнее. И вдруг, как бы невзначай бросает: — Мне думается, что задержка грабителей принесет вам и вашей семье честь и славу.
Советник суда молчит. Бальдур погружен в раздумье. Можно и так повернуть дело — ну и хитрая лиса этот Фром, все насквозь видит. Отец, конечно, наболтал лишнего, но Фрому свой покой дорог, он не хочет в это дело путаться. С этой стороны опасность не угрожает. А как Квангель, старый мастер Квангель? Никогда он здешними жильцами не интересовался, ни разу ни с кем не поздоровался, ни разу никому слова не сказал. Квангель — это рабочая кляча, он устал, выдохся, у него в голове ни одной живой мысли не осталось. Он побоится лишних хлопот, кто-кто, а уж он совсем не опасен.
Остаются двое пьянчуг, лежащие на полу. Их, конечно, можно передать полиции и отрицать все начисто, если Боркхаузен вздумает болтать о подстрекательстве. Кто поверит его доносам, раз дело касается национал-социалистов, эсэсовцев и руководителя гитлеровской молодежи? А потом сообщить о случившемся гестапо. Как знать, пожалуй, тогда часть вещей можно будет получить законным путем, без всякого риска. Гляди, еще благодарность получишь.
Заманчивый путь, но, пожалуй, другой путь все-таки лучше, — оставить пока все, как есть. Отчитать Боркхаузена и Энно и откупиться от них несколькими марками. Они, конечно, будут молчать. Квартиру запереть в таком виде, как она сейчас, все равно — вернется фрау Розенталь или нет. Увидим, через некоторое время, вероятно, можно будет кое-что придумать — Бальдур твердо убежден, что к евреям применят еще более крутые меры. Нечего пороть горячку. Через полгода уже будет возможно то, что сейчас не пройдет. Сейчас Перзике себя немножко скомпрометировали. Мер против них не примут, но разговор в официальных кругах пойдет.
Бальдур Перзике говорит: — Я отпустил бы этих стервецов. Мне их жаль, господин советник. Ну, кто они — мелкие воришки…
Он оглядывается, он один. И советник суда, и мастер ушли. Так он и предполагал: не хотят ввязываться. Умнее ничего не придумаешь. И самому надо так же действовать, пусть братья лаются, сколько влезет.
С глубоким вздохом, относящимся ко всем прекрасным вещам, с которыми приходится расставаться, идет Бальдур на кухню, чтобы привести в чувство отца и убедить братьев пожертвовать тем, что уже в руках.
А между тем на лестнице советник обращается к мастеру Квангелю, который, не говоря ни слова, вышел вслед за ним. — Если у вас, господин Квангель, будут какие-нибудь неприятности из-за фрау Розенталь, скажите мне. Спокойной ночи.
— Какое мне дело до Розенталь? Я с нею незнаком! — протестует Квангель.
— Итак, спокойной ночи, господин Квангель!
И советник суда Фром уже спускается к себе домой.
Отто Квангель отпирает дверь в свою неосвещенную квартиру.
ГЛАВА 9
Ночной разговор у Квангелей
Как только Квангель отворил дверь в спальню, жена испуганно крикнула: — Не зажигай огня, отец! Трудель спит на твоей кровати. Тебе я постелила на диване в столовой.
— Ладно, Анна, — отвечает Квангель, удивляясь такому новшеству. Почему это Трудель понадобилось лечь на его кровать? Обычно она спит на диване.
Но следующие слова он произносит только уже раздевшись и накрывшись одеялом. Он спрашивает: — Анна, ты хочешь спать, или еще поговорим немного?
Она колеблется, потом отвечает через открытую, дверь: — Я так устала, Отто, досмерти устала!
Значит, еще сердится, и за что? думает Отто Квангель, но говорит все тем же тоном: — Ну, тогда давай спать, Анна. Спокойной ночи!
И с ее кровати слышится в ответ: — Спокойной ночи, Отто!
И Трудель тоже тихонько шепчет: — Спокойной ночи, отец!
— Спокойной ночи, Трудель! — отвечает он и поворачивается на бок с одним желанием — поскорее заснуть, потому что он очень утомился. Но, видимо, он переутомился, как бывает иногда — переголодаешь. Сон не приходит. Сегодня он прожил длинный день, полный бесчисленных событий, день, каких еще, в сущности, не было в его жизни.
Не дай бог еще таких дней. Уж не говоря о том, как ему были тяжелы все эти события, ему ненавистны суета, необходимость разговаривать co всякими людьми, которые все вместе ему осточертели. И он думает об извещении полевой почты, принесенном фрау Клуге, думает о шпике Боркхаузене, который так грубо хотел поймать его на удочку, о свидании с Трудель в коридоре на швейной фабрике, о шелестящем на сквознике объявлении, к которому Трудель прижималась лбом. Он думает о мнимом столяре Дольфусе, который вечно торчит в уборной и курит… Снова звякают медали и значки на груди у коричневого оратора… А вот из темноты возникает сильная, маленькая рука господина Фрома и подталкивает его к двери… А вот младший Перзике в до блеска начищенных сапогах стоит прямо на белье, он лепечет что-то невнятное, а в углу хрипят и стонут двое пьяных, с разбитыми в кровь лицами…
Внезапно он вздрагивает, он чуть было действительно не заснул. Но еще что-то не дает ему сегодня покоя, что-то, что он ясно слышал, а потом забыл. Он садится на диване и долго старательно прислушивается. Так и есть, он не ошибся. Властно зовет он: — Анна!
Она отвечает жалобным, непривычным для нее тоном: — Ну, чего ты снова мне спать не даешь, Отто? Когда же ты наконец успокоишься! Я же тебе сказала, что не хочу больше разговаривать!
Он продолжает: — Почему это я должен на диване спать, если Трудель спит с тобой на одной кровати? Моя-то кровать свободна?
На минуту в спальне воцаряется глубокая тишина, затем жена говорит умоляющим голосом: — Что ты, отец, Трудель спит на твоей кровати. Я лежу одна, у меня все кости ноют…
Он перебивает: — Не лги, Анна. Вас там трое дышат, я отлично слышу. Кто спит на моей постели?
Молчание, долгое молчание. Затем жена решительно отвечает: — Не спрашивай. Чего не знаешь, о том не страдаешь. Помолчи лучше, Отто!
Но он не сдается: — Здесь я хозяин. Здесь от меня нет секретов. Потому что мне за все отвечать, вот почему. Кто спит на моей кровати?
Долгое, долгое молчание. Затем старческий, глухой женский голос лепечет: — Это я, господин Квангель, я, фрау Розенталь. Я не хочу, чтобы вы с женой из-за меня пострадали, я одеваюсь. Сейчас уйду к себе наверх.
— Вам сейчас нельзя к себе в квартиру, фрау Розенталь. Там наверху все Перзике и еще двое молодцов. Оставайтесь, спите на моей постели. А завтра чуть свет, часов в шесть, в семь, вы спуститесь к старому советнику Фрому и позвоните к нему. Он вам поможет, он мне сам сказал.