— Все быть может. Тем более если вспомнить появление символической письменности Уренара в связке с его заявлением о том, что употребление алфавита в конечном итоге замедлило развитие человечества.
— Я рад, что вы не отвергаете мои рассуждения. Перехожу к примерам противоположного плана — свидетельствам очевидной, вопиющей близорукости людей. Скажем, оптические свойства стекла известны очень давно. В Древнем Мире была распространена лупа. В Средние Века слабые зрением люди пользовали очки. Одним словом, прошла не одна тысяча лет, прежде чем догадались разместить два оптических стекла друг за другом. Тут же были изобретены архиважные приспособления — микроскоп и телескоп. Что мешало сделать это две, три тысячи лет назад?
— Хороший пример, — сказал Ингельрок, согласно кивая.
— Подобных можно привести много. Я напомню еще один, более тонкий. Когда под занавес Средних Веков европейцы в очередной раз открыли на Земле западный материк, они решили, что аборигены не знакомы с понятием колеса. На самом деле колесо там было давно и повсеместно известно, использовалось в детских игрушках. Аборигены не преодолели самую малость: не обратили внимания на то, что у колеса есть ось. Поэтому тяжести перевозили не на тележках, а на волокушах. Цена ничтожного шажка в рассуждениях — огромная расточительность общественного труда.
Олмир подошел к столу, отпил глоток сока.
— Какой общий вывод следует из приведенных примеров? Отвлекаясь от частностей, следует признать: процесс познания и, в частности, научно-технический прогресс — гораздо более сложная вещь, чем кажется на первый и на второй взгляд, и для его описания недостаточно использовать простые показатели. Такие, как количество научных открытий и изобретений, комфортные условия и продолжительность жизни, экономический рост, снижение доли ручного труда и так далее. Вполне вероятно, что в наше время именно благодаря существованию центральных органов Содружества происходит бурное развитие человечества. Вы и многие другие это оспаривают. Почему? Я полагаю, что коренная причина этого лежит в недопонимании различия между субъектом и объектом.
— Ого! Интересный оборот.
— Я позволю себе небольшое отступление. Человеческий ум в результате первоначального деления всего сущего выделяет две качественно различные целостности — объекты и субъекты. Для описания первых достаточно, как правило, оперировать материальными, измеряемыми величинами, чем и занимается традиционная наука. Субъектность же характеризуется своей, сугубо индивидуальной историей и своим проектом будущего. Каждый человек, имея за плечами прожитую жизнь и определенный опыт принятия решений, осознает себя как нечто отделенное от прочего мира. Иными словами, формируется как субъект. Хотя бы в общих чертах планирует, что ему сделать сейчас, чем заняться завтра, через год и так далее. Это и есть его проект будущего. Никому в голову не придет для предсказания поведения какого-то человека использовать такие объективные показатели, как его рост, вес и прочее. Субъектность присуща и любому объединению людей — от семьи, первичной общины до государства и любой федерации, конфедерации или союза государств. Однако сплошь и рядом при описании интересов или целей того или иного политического образования принимается во внимание его территория, состояние экономики, состав населения и так далее. На мой взгляд, это грубая методологическая ошибка. Нельзя пренебрегать тем, что любой субъект обладает самосознанием и способностью волеизъявления.
Вот он, решающий аргумент в заочном споре с Шамоном и Родом! Трудно оспаривать их утверждения о предопределенности в навязываемой ими механистической модели мира. Но стоит только правильно оглянуться вокруг — и ограниченность их и убожество становятся очевидными, улыбнулся про себя Олмир. Тысячу раз прав Лоркас, призывая верить в свое могущество достичь любой поставленной цели, никогда не опускать руки. Каждый обладает правом выбора, каждый может строить свою судьбу по своему разумению.
С трудом вернувшись к нити разговора, Олмир сказал:
— Каждый субъект по-своему уникален, и потому уничтожение его сравнимо с убийством живого существа.
— Комара, например.
— Нет, комар — это слишком просто. С каждым политическим образованием связывают свои чаяния множество людей. Для них для всех любая революция, любые коренные реформы и преобразования — катастрофическая встряска, утрата привычного уклада жизни, среды обитания. Кроме того, революция означает уничтожение старого. Следовательно, люди, делающие ее, большие специалисты по разрушению. Захватив власть, они невольно продолжают делать то, что хорошо умеют — разрушать. В общем, несут одно несчастье.