– А что? Пока ты свои пробки вкручивал, я стоял на посту, под пули шел.
– Ага, в райкоме ты под пули лез у дверей в столовую, чтоб туда народные массы не прошли и аппетит не испортили «слугам народа».
– Так меня туда за заслуги перевели. Десять лет участковым проходить не шутка.
– Мы, считай, вместе с тобой проходили их по магазинам перед закрытием.
– Да, были мы тогда людьми. А сейчас кто? – всхлипнул экс-участковый. – Довели Россию демократы и такие вот воры! – кивнул он на труп.
– Ой, не надо мне тех денег, чтоб вот так кончать свою жизнь! – махнул рукой Маринин. – Живу себе тихонько, зарплаты мало, так мне везде на карман суют.
– И чем он себе на жизнь зарабатывал? Машина-то у него была – во двор еле въезжала! А девки из нее какие вылазили! Так ведь не по одной, а штуки по три сразу. Как он с ними, такой дохлик, управлялся?
– А то ты не видел по кабелю, как такие старые с ними управляются. Он их между собой заставляет играться, а сам смотрит и получает удовольствие. Тьфу! Нет, мы уж лучше по старинке. Я, вот не поверишь, и сейчас еще после бани к Зинке подкатываюсь.
– Ври больше. У меня так и не маячит больше. Все эта ханка проклятая.
– Да… Полночь уже – моя извелась, поди. Может, потащим?
– Давай перенесем его к дверям, а ты возьми швабру мокрую да затри все свои следы на ковре и в прихожей. Ботинки эти придется выкинуть, а лучше – сжечь.
– Да ты что, мне их полгода как выдали!
– Не обеднеешь – свобода дороже! И протри все, чего касался тут, чтоб пальцев не оставить. Музыку не выключай – пусть будет как было, – распорядился Стояк.
Трезвея от страха перед предстоящей операцией, Никитич, как умел, выполнил все распоряжения «специалиста».
– Теперь я пойду гляну через окно во двор, и потащим, если все в порядке. Гаси пока свет, – велел Стояк и тихонько вышел на лестницу.
Во дворе было пусто, почти во всех окнах темно. Главная опасность этого времени – собачники – тоже отгуляли свое. Чернел глазок и в соседней двери.
– Пошли, я уже вызвал лифт, – сказал Стояк, заходя в темную прихожую. – Закинь его руку на плечо, а я – другую. Поведем его как пьяного. Вот черт, кровь из башки засочилась! Ладно, дай шапку – я надвину ему поглубже.
Никитич окончательно отрезвел от ужаса, когда между его головой и страшным лицом с выпученными глазами оказался лишь желтый воротник кожаной куртки Телегина.
«Разденут его, поди, кто найдет, – вдруг буднично подумал он. – Хотя кожанок этих сейчас полно на всех».
Они «довели» тело Игоря Андреевича до ряда гаражей у насыпи окружной железки и положили его в «разутый» кузов старой «Волги».
Впереди их еще ждали бои с женами.
Глава 9
Шампанское, виски, водка, вошедшая нынче в моду текила, джин, ром, ликеры всех известных расцветок, сухое не менее десяти наименований и безалкогольное без счета. И депутаты, депутаты… Как акулы с прилипалами своих помощников. Тоже без счета эдакая особая разновидность халявщиков, без которых не обходится ни одно мероприятие такого уровня. Женщины, обслуживающие бар, устали наполнять бокалы.
Петру Ильичу пришлось присоединиться к толпе кровососущих. В горле пересохло.
– …И, представляешь, Петро, весь этот бартер накрывается медным тазом из-за такой ерунды, – Козырев не дослушал леденящий кровь рассказ знакомого торговца сахаром, похлопал собеседника по плечу и поспешно отошел в сторону. По телу разливалась приятная истома. «Врет как сивый мерин! Какая Куба, какие ракеты, наконец, какой бартер накануне третьего тысячелетия? – автоматически подумал Козырев. – Пора Крота трясти… Только как?»
С Ильей Михайловичем было не так-то просто. «Меня хрен потрясешь, я не груша» – обиходную фразу этого крупного столичного воротилы знал каждый, кто имел с ним дело. «Хитрый жучара. Знает ведь, что мне не о бабах надо поговорить, так нет, загнал меня в эту конюшню…»
Козырев шел сквозь громко говорящую толпу гостей. Запах пота смешивался с удушливым разнообразием дорогих одеколонов. С некоторых пор Петр Ильич ненавидел такие мероприятия. Здесь было много знакомых лиц, но он не мог припомнить ни одного имени. «Вот она – жизнь деловых людей. Мы все – инструменты большого механизма – используем друг друга… Куда сомнителен мне твой, Святая Русь, прогресс житейский! Была крестьянской ты избой – теперь ты сделалась лакейской!» Стихи пришли сами собой. Только вот кто это? «Вроде Тютчев… Или нет?.. Старею».
Он не успел закончить мысль. Оживление, царившее в глубине гигантского холла, привлекло его внимание. Такой оглушительный смех в этом паноптикуме себе вряд ли кто мог позволить. Петр Ильич вытянул шею и посмотрел поверх голов.
«Вот ты где… Как всегда, в кругу лизоблюдов». В толпе яркими фрагментами, словно это был не человек, а оживший коллаж, мелькал Кротов – рука, голова, напоминающая очищенный картофель, снова рука, похлопывающая кого-то по плечу, другая рука теперь уже с рюмкой водки и пухлым оттопыренным мизинцем, толстая ляжка, затянутая в добротную шерсть, веселое лицо, грустное лицо, недоуменное лицо и, наконец, лицо гневное…
«Клоун!» – Козырев протиснулся вперед, толпа неожиданно расступилась. Кто-то проворно перехватил из руки Кротова недопитый бокал, но неудачно – осколки со звоном разлетелись по мраморному полу.
– Это к счастью! – охнул-ахнул Илья Михайлович, и тут их взгляды встретились.
Козырев неестественно улыбнулся и отошел в сторону, уловив в глазах Кротова предложение переговорить. «И то слава богу», – облегченно вздохнул Петр Ильич. Все последнее время его не отпускала мысль о том, что отношения между ними подпортились. Он даже догадывался почему, но Кротов как будто сознательно избегал разговора. «Я от тебя все равно не отстану», – решил Козырев, потягивая свое виски, когда на его плечо вдруг легла чья-то рука.