– Не знаю я никакой старухи.
– Да, плохо вас учили на Алтае. Горький это, классик. Вот так Сашок из Забора через Зобара в Цыгана-то под конец и превратился. Классный был акробат. Он и еще несколько ребят готовили воздушный номер на выпуск. Они хотели его и потом вместе работать, не вливаться порознь к каким-нибудь старикам. И так хорошо работали, что их выдвинули на Парижский конкурс дебютов. А уж оттуда прямая дорога в большой цирк, как в Большой театр. Но он сорвался перед самой поездкой и разбился.
– Как же такой классный акробат сорвался? – удивился Машков.
– Э-э, брат, в цирке чего не бывает… Таинственная там история произошла. Кстати, и я тогда чуть не загремел костями.
– А ты-то, клоун, или кем ты тогда был, как мог костями загреметь?
– Можно подумать, что у клоунов травм не бывает. Да клоун, если хочешь знать, самый универсальный артист в цирке. Он и акробат, он и фокусник, он и… укротитель, если надо. И рискует не меньше остальных. Вот как я, например. Я же и с тиграми работал, и немного фокусничал, когда с Тамарой выступал, а в тот раз воздух работал.
– Серьезно? Удивил. Так что же тогда произошло? Как он сорвался?
– Да темная какая-то история произошла. У них в группе был парень, Вася… Кубин, что ли. Не помню уже. Так он накануне показа, а это был выпускной экзамен и отборочный тур на конкурс одновременно, напился. Просто нажрался как свинья. А работал он в воздухе комический номер. Знаешь, смешной такой персонаж, который все хочет полетать, как настоящий акробат, а его гоняют. Да и прикид у него был соответствующий: семейные трусы, майка растянутая, на ней еще было «Адидас» написано, нос красный. Короче, поставили меня на замену, хоть я и сам в тот день должен был показывать свою эксцентрику с Тамарой – она в моей группе училась. Упросили, как я ни отказывался. Начали мы работать. Все шло хорошо. А потом, когда мы с Цыганом поднялись на верхние площадки, откуда идут самые высокие полеты, это и случилось. По сценарию номера я шел на своей трапеции ему навстречу на двух руках, а он, сверху, на одной. Это была его коронная фишка – никто до него на одной руке полеты не выполнял. Так вот, свободной рукой он меня ловил за трусы, и я с дурным криком вываливался из них вниз, в страховочную сетку. При этом он тормозился, чтоб не улететь за сетку – мах-то был очень сильный. На трех репетициях все прошло нормально, а во время выступления поднялся я на свой верх, тру руки магнезией, а она там в специальной миске заранее заряжена, и чувствую: что-то не то! Скрипит она на ладонях, как положено, но как-то жжет их, что ли. Тут трапеция подлетела, ухватил я ее и пошел вниз, навстречу Сашку. И вдруг мои ладони такая боль пронзила, что я выпустил палку и ушел в сетку. А Цыган пролетел без торможения критическую точку на одной руке и сорвался на самом вылете – в аккурат грудью в стойку пришел и упал в сетку уже без сознания. У него, как потом выяснило следствие…
– Следствие?
– А как же! Месяц еще училище лихорадило, когда мы с Томкой уже в Париже были. Так вот, у него тоже вместо магнезии оказалась смесь крахмала и толченого стекла. Тот, кто это сделал, рассчитал правильно – она скрипела как обычная магнезия, ну а потом крахмал от пота превращался в смазку со стеклом – кто же такое выдержит. Меня еще ребята из воздушников упрекали поначалу, что я не долетел до встречи, чтоб тормознуть Цыгана, но потом поняли, что мне, новичку, и не должно было такое в голову прийти. А как сами попробовали удержаться на палке с той смесью – и вовсе прощения просили.
– И кто же затравил такую подлянку? Хотя догадываюсь, – стукнул по столу ладонью Пал Палыч.
– «Конечно, Вася!» – как поет Валера Сюткин, – подтвердил Козырев. – Следы этой смеси нашли у него в общаге. Мотив был: так не доставайся же ты никому! «Бесприданницу» помнишь? Раз он в Париж не едет, так и другим не след. Но прямых доказательств не было, и его просто выгнали без диплома. Через год он по пьяни сорвался с мотоцикла в «гонках по вертикальной стене» на рынке Саратова. А еще на этом сильно пострадало начальство училища – всех поснимали.
– И сильно Цыган разбился?
– Офигенно! – с каким-то странным восхищением воскликнул Петр Ильич. – Руки, ноги… Но самое страшное – грудину пробил. Значит, прощай цирк. Ему туда какую-то стальную пластину замастырили, чтоб дышать мог. И как его в армию взяли, до сих пор не пойму.
– Странно, это же инвалидность.
– Вот именно. Мы с Томкой приехали из Парижа, и она ходила его навестить. Пришла, плачет.
– А ты почему не пошел?
– Видишь ли… У них вроде роман намечался. Он ее любил сильно, они уж планы на будущее строили. А когда он в тираж вышел, тут и я к ней пригляделся. Проявил, так сказать, в Париже мужскую силу, – рассмеялся Козырев, – а она – женскую слабость. Короче, в больницу к нему она пошла, когда уже точно поняла, что залетела от меня. Рассказала, видно, все. Короче, когда мы через два месяца вернулись уже из Германии, оказалось, что Цыган как-то обдурил военкомат и уже воюет в Афганистане. Так вот!
– Теперь понятно, почему ты не очень-то хотел с ним сегодня увидеться, – догадался Машков. – Но все равно, это не меняет моих планов на его счет. Буду приглашать его к нам. Не боишься, что они с Тамарой…
– Да пошел ты! Она и думать о нем забыла. А насчет твоих планов – смотри. Ты своими бабками рискуешь.
В этот момент к их столику подошел Цыган. Выглядел он уже не так экзотично, как в сценическом костюме. Его черные блестящие волосы были забраны в модную косичку, борода тоже каким-то хитрым образом превратилась в аккуратную бородку, обрамляющую загорелое лицо европейца, а никак не индуса, хоть те и считаются выходцами из Европы. Просторный белый свитер и голубые джинсы вовсе завершали образ вполне обычного, все еще молодого человека, чуть-чуть южанина, явного поклонника рока и спортивного стиля.