В комнатах было тепло, но сыровато – сказывался влажный климат, сквозь стены в них проникала вода, и горячий воздух, поднимаясь вверх, рассеивал ее по потолку. Страйд, поежившись, застегнул пиджак на все пуговицы. Всего за несколько последних месяцев из привычного к холоду миннесотца он превратился в теплолюбивого обитателя пустыни, где температура никогда не опускается ниже плюс сорока градусов.
– Я очень редко покидаю остров, – сообщил Уокер. – Да вы и сами наверняка это знаете. Но, даже находясь тут, слежу за событиями, смотрю все фильмы.
Он провел Страйда в громадный кинозал с экраном во всю стену; проехав вдоль одного из рядов, оказался в самом его центре. Страйд оторопел – впечатление складывалось такое, будто он находится в одном из шикарных лас-вегасских мультиплексов. Он предположил, что зал большую часть времени пустовал, а фильмы в нем Уокер смотрел и анализировал кадр за кадром в одиночку. Страйд начал испытывать жалость к больному одинокому человеку.
Уокер, похоже, уловил его чувства.
– Не думайте обо мне слишком плохо, детектив. Я не Говард Хьюз. Меня часто навещают разные люди – актеры, режиссеры, сценаристы, продюсеры. Я не просто финансирую создание фильмов, а профессионально, всесторонне занимаюсь ими. Во время съемок мне каждый вечер присылают электронные письма-отчеты, я изучаю их и к утру отправляю свои рекомендации.
– Почему бы им не приезжать сюда, к вам? – удивился Страйд.
– Нет необходимости. Вы сами убедились, что отсюда я могу связаться с любой точкой мира. Не вижу причин даже ненадолго уезжать из красивейшего места на земле.
Страйд кивнул. Уокер прав. Всякий раз, проходя мимо окон дома, он смотрел на остров, на растущие сады, на движущуюся воду, захватывающие зрелища дикой природы, в которых вполне можно было утонуть.
– А еще мне нравится одиночество, и я не стремлюсь в общество. Все, моя социальная жизнь закончилась. К тому же, если уж говорить честно, глядя на мою немощь, люди чувствуют себя неуютно. Это злит меня. Те, кто приезжает сюда, знают меня давно, уважают мои привычки и не обращают внимания на мои физические недостатки.
Они миновали гостиную, расположенную в передней части особняка, высокие окна которой смотрели на воду, вышли на неширокую, оборудованную красивыми перилами аппарель, ведущую к воде, к стоянке моторных лодок. Страйд увидел вдали паром, уже отошедший от берега, направлявшийся в порт Виктория. За поместьем начинался густой лес, в небе кружили орлы.
– Великолепно! – воскликнул Страйд, не скрывая восторга.
– Благодарю вас, детектив. – Уокеру понравилась его искренность. – Вы, очевидно, хотите поговорить о моем сыне, не так ли? Вас интересует, почему между нами вдруг пробежала черная кошка?
– Да, конечно, – признался Страйд.
Уокер подкатил кресло к краю балкона, откуда открывался замечательный вид на озеро, на бьющие о береговые камни волны, и впился в них взглядом.
– Вас удивит, если я вам скажу, что немало красавиц готовы хоть сейчас выйти за меня замуж? – вдруг спросил он.
– Нисколько.
Уокер посмотрел на него.
– Очень деликатно, детектив. Да, конечно, из-за денег. Чертова прорва кинокрасоток, размышляя о моем богатстве и банковских счетах, готовы не замечать ни инвалидного кресла, ни физической неполноценности. В последние годы дня не проходило, чтобы я не услышал самые горячие признания в любви. Нужно быть жителем Лос-Анджелеса, чтобы отдать должное их игре. Даже меня иной раз слеза прошибала.
Страйд рассмеялся, к нему присоединился Уокер.
– Мать Майкла Джонсона была женщиной другого склада. Актриса – кошмарная, желала все и сразу, но таланта не имела. Вероятно, режиссер предполагал, что я дам ей пинка, а не главную роль, поэтому и не хотел присылать ее ко мне на прослушивание. В конце концов прислал – для развлечения, естественно; подумал, что мне нужна женщина. Боже, какую сцену она мне тут закатила! Она была готова сделать что угодно, лишь бы получить роль, а когда я ей отказал, разрыдалась, как маленькая девочка. Экспансивная максималистка, она напоминала ребенка. Не знаю уж, чем она тронула меня, или в тот момент мне просто нужно было о ком-то заботиться, но, к изумлению всего Голливуда, я женился на ней. Можно назвать наш брак непродолжительным периодом взаимопомощи.
– Я понимаю вас, – проговорил Страйд. Он вспомнил Андреа, свою вторую жену. Его отношения с ней складывались аналогично. Два человека нуждались друг в друге, но любви между ними не было.
– Через два года родился сын. Я не заметил, когда и почему она впала в депрессию. Люди, как правило, не рассказывают о подобном. Я просто подумал, что она разлюбила меня и не любит нашего мальчика. Вот ведь дурак.
Страйд читал много статей об Уокере. Его жена совершила самоубийство через несколько лет после рождения Майкла Джонсона.
– Остальное мне известно, – сказал он.
– Не сомневаюсь. Ее самоубийство стало новостью номер один. Только ведь вы не знаете, почему она покончила с собой, детектив. Майкл Джонсон в конце концов причину понял, ну или посчитал, что понял. Моя жена не выдержала конкуренции. Хрупкая, болезненная, склонная к неврастении, она жила в состоянии постоянного стресса. А я лишь подливал масла в огонь. Прежде всего тем, что никак не мог избавиться от прошлого. Сын это тоже чувствовал. Оттого его и раздражало все, что было связано с «Шахерезадой».
Услышав название казино, Страйд насторожился и сосредоточился. Стыдно признаться, но он начал проникаться симпатией к Уокеру Лейну.
– Вы сказали, ваша супруга не выдержала конкуренции. Что вы имели в виду? – спросил он.
Уокер вздохнул.
– Для этого вы сюда и приехали. Чтобы услышать всю правду, не так ли? – Он развернул кресло, ткнул пальцем на возвышавшуюся над домом башню. – Видите, детектив?
Страйд увидел лишь остроконечную крышу дома, камни, с десяток окон, выходивших на озеро. Башню с круглым балконом для прогулок на ее вершине.
– Нет, ничего не ви… – забормотал он и осекся. Его взгляд выхватил пять камней, отличавшихся от остальной кладки. Нет, не по размеру, форме или цвету. Они были такими же прямоугольными, длинными и серыми, как и все другие. Только пристально рассмотрев их, Страйд заметил высеченные на них буквы, протянувшиеся от одного выступающего бокового окна до другого, и складывающиеся в имя. Годы приходящих с океана ливней не стерли края букв.
– «Амира», – тихо прочитал он.
Он перевел недоуменный взгляд на Уокера – тот, погруженный в свои мысли, чуть повернувшись, рассматривал одним глазом буквы, точно ласкал их взглядом.
– Вы назвали в ее честь поместье, – промолвил Страйд. – Зачем?
– Детектив, вы не романтик.
– Значит, вы убили ее! – непроизвольно вырвалось у Страйда.
– Нет. – Уокер покачал головой. Он не разозлился, но голос его стал жестче. – Нет, нет и нет. Неужели вы не понимаете, что я скорее убил бы себя. Случалось, что я вполне серьезно размышлял о самоубийстве. Только для того, чтобы оказаться рядом с ней. Я любил Амиру, и она любила меня. Вечером мы собирались пожениться. Да, в тот самый вечер, когда Бони Фиссо убил ее.
Они вернулись на веранду. В окно Страйд увидел небо – безоблачное, с рассеянными по нему темными пятнами. Погода менялась быстро, в считанные минуты переходя от солнечной к пасмурной и обратно. Зашуршал по саду, застучал по деревьям мелкий дождь, тонкими струйками потек по окнам. Сделалось холодно. Уокер позвал слугу, тот положил в камин несколько поленьев, и разгоревшееся пламя быстро наполнило комнату теплом. Затем он открыл бутылку красного вина «пино нуар», наполнил два бокала, протянул один Страйду. Уокер смотрел на огонь, делая маленькие глотки из бокала.
– Попытаюсь объяснить вам, каким тогда был Лас-Вегас, – произнес он. – Думаю, частичка очарования, присущего в тридцатые годы Голливуду, была и во мне. Гламур, бешеная активность, молодость – вот что характеризовало в то время Лас-Вегас. Миллионеры увивались вокруг танцовщиц. Известные актеры-комики в два часа ночи играли в кости на полу казино. Надевали на себя множество драгоценностей, словно собирались в оперу. Лично мне, насколько я себя помню, все происходящее казалось прекрасным, а люди – сплошь богачами. Иллюзия, конечно. Мираж. Лас-Вегас умеет создавать их. Шикарные заведения притягивали и заманивали. Человек заходил в казино и забывал обо всем. Отчасти потому, что реальный мир казался ему лишь небольшим клочком пустыни, далеким и никому не нужным. И действительно, в полукилометре от центра уже начиналась пустыня, ничейная земля. Однажды я ехал из Калифорнии по ее краю, по чудовищной дороге. Провел несколько часов в кромешной тьме. Ни огонька, ни звука вокруг. И вдруг на горизонте вспыхивает яркое разноцветное пламя, заливает всю округу слепящим неоновым светом. Представляете картину?