Де Мандиар Андре Пьейр
Казино висельников
Андре Пьейр де Мандиар
КАЗИНО ВИСЕЛЬНИКОВ
Жестокость и любовь, должно быть, бушевали в нем, и разум сиял на обломках его сердца, как соколиное око, взошедшее над руинами дворца.
Гельдерлин
Зосе
- Все свиньи Милана были моими, - говорил своему секретарю граф Нума, - и на проходе через Эдем, Риальто, Воксхолл, кабинет зеркал и в заключительном галопе мимо нимф из штука в большом зале Гамбринуса, все тот же старческий пробег: залоснившийся, как посольская полька. Покажешь ли ты мне, наконец, и другое?
- Ваше превосходительство могло бы увидеть казино рисовых полей и игорные дома на сваях, - ответил его человек, --если бы ноги выдержали долгий путь, так как наводнение не дает ехать туда в машине, приходится добираться мостками.
- Ты, что ли, запугать меня хочешь своими мостками? Идем сегодня же к вечеру. Заготовь напускные, безошибочные мартингалы, наистраннейшие стратагемы, обкатанные на посрамлении любителей шарика. Когда мы были в Монако, - и спустя войну после тех царских времен, в которые мы набирали свои табакерки на пепелище Базара Шарите, мы еще пользовались ими, чтобы душить простыни наибезумнейших из наших милых подруг, и вино с Этны, токай Марии Терезии или даже крутая сардинская верначча не дали нам стольких чудесных козлиных ночей, как простая понюшка этого похоронного бородача; мода дошла до простыней из черного крепдешина, а белье (помнишь?) мешкало между голубым перваншем и пунцовым: что могло быть изумительнее архиепископального исподнего, по спуске юбки - кардинальских чулок? - тогда, как раз, методика Мариньи переживала расцвет, и с утра на всех этажах слышалось дребезжание квартирных рулеток. По-видимому, посвященные, прилагавшие к случаю правило как бы прививки, стремились набрать у себя, на нейтральном поле, длительную череду шариков, выпавших в определенном порядке, чтобы потом рискнуть в Казино, прилежно играя на противоположные цвета и в обратном порядке. Все это, другими словами, значит, что можно выиграть, поставив на безвозвратность упущенного случая, разоруженного и на время вырванного из тьмы всех случаев и возможностей? Но поразительно то, что это срабатывало. Существовала ли где-то на самом деле великая рулетка таинственной сущности, или это был некий высший крупье, отслеживающий все шарики, крутящиеся на нумерованных дисках мира?
- В любом случае, это весьма платонический взгляд на вещи, и достойный моего господина. Однако Вашему Превосходительству не найти такого простора для наблюдений в притонах ломбардской долины. Подобные грубые заведения еще менее похожи на Монте-Карло, чем кучерский антрекот - на жаркое, украшенное и подаваемое в Ваш альков на позолоченном блюде; если мы все же и набредем там на нечто летучее, на сладкое веяние или на хотя бы едва намечающийся дух тления, то благоразумнее всего будет спешно уйти, не дожидаясь, чтобы весь барак обрушился нам на головы: малейшие проявления изыска плодят в таких сырых местах крошечных тварей, разъедающих дерево со скоростью, в которую Вы не поверите.
- Черт, - сказал граф, - что за бестии. Но хуже то, что я всегда любил всякие фанфрелюши и кружевные оборки на мясе. Я таков: мне необходимы папильотки, иначе я не нахожу ничего хорошего. Как, по-твоему, мне приспособиться к твоей кучерской отбивной? Нет, я, в конце концов, не отказываюсь, и мы выйдем вечером. Грубое, как новый мир, или прогнившее, как старый, это казино рисовых полей должно оказаться неправдоподобно скучным, чтобы заставить меня пожалеть об увеселительных залах Милана.
Позже, когда ночной холод несколько развеял искрящийся дух шампанского из поданной к столу бутылки, которой не хватило, чтобы побороть тяжесть обеда из овощей по-ломбардски, с сыром и во фритюре, они выступили в дорогу. На выходе из города они вскоре оказались у края паводка, разлившегося по необозримому полю и подошедшего зыбью к первым домам, отражая огни ламп в их окнах. Затем ночных путешественников ожидал длиннейший наплавной мост, освещенный двумя рядами прикрученных к перилам факелов и уходящий настолько вдаль, что, казалось, готов пропасть, как световая сабля, во мгле; несколько ступенек, которые потребовалось преодолеть, задрожали под ногами, усиливая впечатление настоящего отплытия в этот край туманов, льдин, мерцающих призраков, угадывавшихся в затопленном предместье.
Граф умолк, предоставив другому следовать впереди, вести его, указывая на трудные места простыми, не развлекающими тишину, жестами. Образы, которые он напрасно вызывал с самого утра, потоком всплывали в памяти. Это был сон, почти полностью изгладившийся в миг его пробуждения, - лицом к лицу синьорины Джиовенки Белькорно, молодой и уже слегка отяжелевшей красавицы, временами, казалось, поющей в ряду хористок Ла Скалы: большие бледные глаза в беспорядке лент и белобрысых локонов, у которых граф провел все последние ночи, - и теперь он снова увидел, что идет по длинному проспекту, по краям которого возвышаются огромные, как тополя, восковые свечи, а перистые облака воронова крыла проплывают в порывах дрожащего пламени. Он ведет под руку завуалированную и едва ступающую женщину. Они направляются ко все еще невидимому алтарю, который откроется в конце проспекта, и когда какая-нибудь выбоина дороги подталкивает его к ней в поисках опоры, он ощущает, что она вздрагивает, как языки пламени от прикосновения переполненных влагой облаков. Свечи высятся в огромных шандалах старинного серебра, приземистых и напоминающих постаменты статуй или лари, в которые ставят на зиму апельсиновые деревца; на высоте приблизительно трети каждой - древний герб владетелей Нумы, в серебряном поле песчаная голова быка в терновом венце , держащийся в воске на остром стержне из непонятного металла, скрытого тряпьем, как бы предохраняющим от ржавчины хрупкую вещь. Вдруг раздается треск раздираемой ткани, и граф с ужасом замечает, что покрывало молодой не из обычного белого муслина, а из крепа чернее облака сажи, просеивающегося на деревню после пожара на гумне, и что свечи отлиты из воска самого злополучного лилового оттенка, а колокола издают не радостный перезвон, а мертвящий гул, едва прерывающиеся наплывы которого все близятся, словно перебираясь с одного канделябра на другой, прежде, чем жестоко удариться в пустоту его черепа. Мимо невесты и жениха тянется процессия швейцарских гвардейцев, разубранных никелем и свинцом,
вооруженных багряными листьями алебардами, с лицами, скрытыми барочными полумасками из черной проволоки, напоминающими решетки монастыря; за громадными свечами слоняется толпа людей в робах кающихся, размахивающих небольшими курильницами, и он едва улавливает мрачное жужжание, скрытое этими белыми и черными балахонами. Дыхание преющего мяса, усиливающееся с каждым шагом, слышится из-за покрывала нареченной. На мгновение ткань приоткрывается: там ужасающая бычья голова с окончательно разложившейся плотью, бродящей на глазах графа Нумы от полчища микроскопических тварей, кишащих на поверхности и пощадивших только глаза, уже дряблые и выкатившиеся в его сторону несчастными серыми зрачками.
Все усилия графа вызвать в памяти дальнейшее были ни к чему: этот образ запал с настойчивостью некоей непреодолимой грани, не дающей вспомнить, какой оборот приняло сновидение после отвратительной сцены. Вырваться из червивой ямы ему помогло только вмешательство секретаря, который заметил, насколько он был поглощен, и должен был пробудить его, почтительно взяв под руку, когда они подошли к игорным домам.
Первый представлял из себя всего лишь достаточно просторную хату из бревен, тростника и ветвей, выстроенную на помосте, натертом маслом и блестевшем, как танцевальный паркет. Ее обегали те же факелы, которые освещали путь графа и его слуги, однако пламя взвивалось и над солдатскими касками, укрепленными на ружьях, расставленных в козлы по углам платформы, и расфранченные арлекины подбрасывали в них губки, смачиваемые в бочке с горючим. Эти поразительные весталки, - если нечто могло еще поразить графа Нуму, - были теми мужчинами обычного для Пьемонта и Ломбардии чернявого и в изобилии косматого типа, который лучше, чем северный (тот заставил бы их выглядеть средним между портовыми куколками и свежей поросятиной) подчеркивал их незабываемое убранство: штаны тяжелой кавалерии, канонерские сапоги с мексиканскими шпорами, и поверху шли прозрачные наброшенные друг на друга покрывала, галстухи из радужного крепа, оранжевые бальные манто лебединого пера, отороченные каракулем, корсажи, затянутые патронташами, но перевитые изумрудным тюлем, царские трены, соболиные хвостики, бранденбурги: высокий и смехотворный покрой, отдающий копченой селедкой и извлеченный со свалок Милана, чтобы разукрасить пародию культа, в иных местах существующего вокруг гробницы неведомой жертвы давно позабытой войны.