Генриха поразили эти секреты, прежде ему неизвестные. Воспитанный такими людьми, как лорд Маунтджой, Колет, Мор и Эразм, он и подумать не мог, чтобы вернуться к финансовым мерам отца. Вымогать деньги у лордов? Обрезать золотую монету? Возвратиться к остроумным рассуждениям Мортона о тех, кто тратит много или тратит мало? Нет, нет и нет. Он обратился к парламенту. Представители нации очень доступно растолковали ему, что было бы верхом несправедливости повысить подати, поскольку масса народа и без того живёт в нищете, что было бы верхом недальновидности повысить пошлины на вывоз английских товаров, поскольку они подорожают и на континенте не станут их покупать, и что было бы другим верхом недальновидности понизить ввозные пошлины, поскольку испанские, французские, фламандские товары станут дешевле и вытеснят с английского рынка самих англичан. Генрих был хорошо образован и не мог этой истины не понять. Всё было верно, а казна оставалась пустой. Все жаждали послаблений, отсрочек и привилегий. Привилегии нужны были лордам, чтобы блистать при дворе. Привилегии были нужны городам, чтобы суконщики, торговцы и финансисты не только бы не терпели убытков, а имели прибыль. Сельские хозяева тоже хлопотали о привилегиях, в противном случае, толковали они, шерсть и мясо не разойдутся на рынке. Привилегий требовали даже пираты: они хотели грабить на океанских просторах, но не хотели, чтобы их вздёргивали за это на рею. И самое непостижимое обнаружилось в том, что все запаслись привилегиями, даже морские разбойники. Привилегий не было только у короля. Казна наполнялась на половину потребностей, даже на треть. О двух миллионах, которые сумел ему оставить отец, оставалось только мечтать. Самодержец становился всё бедней и бедней, и это, похоже, очень нравилось подданным, поскольку богатый король управляет страной, а бедным королём управляет страна.
Очень скоро догадался, что управляют не идеи, не принципы, не убеждения, как он постоянно слышал от учителя и его учёных друзей, а деньги, что вовремя понял отец. Что же в таком случае идеи, принципы, убеждения? Их придерживаются, пока они выгодны. Их меняют, когда они приносят убытки. Отец был кругом прав, когда говорил, что у всех цель одна: стать выше всех и богаче всех. А потому и монарх, чтобы править благополучно и долго, должен стать всех богаче.
Ветер дул в спину и нёс пыль, поднятую копытами лошадей. Пыль забивалась в ноздри. Генрих чихнул несколько раз и очнулся от своих размышлений. Дорога шла прямо. Сухая погода стояла несколько дней. Он толкнул жеребца. Тот недовольно оскалился, но послушно оставил дорогу, поскакал лугом и стал подниматься на холм. На лугу паслись овцы, серые, крупные, с маленькими головками и с толстой шерстью, которую, как он теперь знал, неохотно покупали в Европе. Пастух опирался на посох и, как видно, дремал. Две сторожевые собаки, одинаково чёрные, с белыми ожерельями на шеях и на хвостах, с злобным лаем бросились вслед. Генрих не обернулся. Солдаты конвоя придержали лошадей и плетьми отогнали разъярённых собак. Собаки отстали, всё ещё злобно рыча.
Генрих остановился на вершине холма. Со склона спускалась дубовая роща, сильно поредевшая с тех пор, как видел её. За ней поднимались башни монастыря. Всадник тронул поводья. Жеребец двинулся, мягко ступая по густой зелёной траве. Среди дубов там и здесь торчали широкие пни. На каждом из них он мог бы усадить спой конвой. За дубовой рощей он вдруг обнаружил молодые стройные сосенки, насаженные так густо, что их пришлось объезжать. Монастырь открылся за поворотом, массивный, тяжёлый, из серого камня, мрачный даже на солнце, заложенный на берегу тихой речки лет триста назад, в знак покаяния, когда король Генрих Второй вынужден был пойти на уступки Римскому Папе.
Генрих въехал в ворота, распахнутые настежь. Въездная дорога не убиралась несколько месяцев. Боковые аллеи монастырского парка запущены. Направо от входа стояла часовня. Её стрельчатые окна были не мыты. Прежде над входом стояла Мадонна. Теперь она была сброшена и разбита.
Монастырь охраняли солдаты, в касках с гребнями, в латах, с красными лицами и с туманом в глазах.
Король спешился, оставил конвой и вошёл. Его шаги гулко раздавались под высокими сводами. Пол был затоптан. В глаза бросались следы запустения. Прошёл коридором, на стенах которого проступали старинные фрески. По сбитым ступеням крутой каменной лестницы, идущей винтом, спустился в мрачный подвал. Вдоль стены от дверей пылало несколько факелов. В глубине в их трепещущем свете проступали громадные винные бочки, каждая на пятьсот вёдер, может быть больше. На передней балке блок. С него спускалась верёвка. На верёвке был подвешен аббат, старый, толстый, обнажённый по пояс. Помощник Томаса Кромвеля, присланный вести следствие, сидел за столом и что-то писал при свете толстой восковой монастырской свечи. Генрих сел на скамью у стены. Следователь вскочил и, забыв о приветствии, громко сказал: