— Упорствует. Не выдаёт.
Аббат висел низко. Руки были вывернуты назад. Босые почернелые ноги почти касались грязного пола. Голова свесилась. Тройной подбородок складками лежал на жирной груди. Лицо было усталым, но всё ещё круглым.
Генрих спросил:
— Хорошее вино?
Аббат разлепил пересохшие губы и чуть слышно сказал:
— Нравится... солдатам... твоим...
— Испанское или французское?
— Французское.
— Прекрасный вкус.
— Для причастия... паломников... прихожан...
— Им оно обходится раз в двадцать дороже. Отличный доход.
— Братии на воду и хлеб.
— И с волоса святого Петра?
— И с него.
— Боже мой, сколько же у бедняги было волос! Если не каждый монастырь кормится его волосами, то каждый второй.
— Он был святой.
— И кусочек креста, на котором распяли Христа? Я думаю, это не крест, а целая дубовая роща.
— Это чудо.
— Мои учителя рассказывали мне кое-что.
— Плохие учителя... еретики...
— И твоя икона излечивает больных?
— Не всегда.
— Только когда тебе надо?
— Бывает, чудо свершается само по себе.
— Тоже немалый доход.
— Монастырь обходится дорого.
— И потому тебе платят за все: за погребения, за крестины, за свадьбы, за исповедь.
— Платят они добровольно.
— Не совсем, ведь без благословения нельзя ни хоронить, ни родить, ни жениться.
— На то воля Господа... не моя...
— А дубы?
— Какие дубы?
— Роща твоя поредела.
— Много строится кораблей.
— Где же ты прячешь деньги?
— У меня ничего нет.
— Да, ты беден, как крыса. У братии общее всё. Об этом я тоже слыхал.
— Так заповедал Христос.
— Где же казна?
— Она не моя и не твоя.
— Ты прав, она не твоя. Но почему не моя?
— Она монастырская, общая. Была здесь и останется здесь. Я могу висеть, пока не умру.
Генрих сказал:
— Опустите его.
Подручный дёрнул конец, распустил узел и осторожно ослабил верёвку, пока ноги аббата не коснулись каменных плит, и снова её закрепил, чтобы аббат мог стоять.
Генрих сказал:
— Теперь не висишь. Где же казна?
Аббат потянулся, расправляя застывшее тело, скривился от боли и промолчал, как будто не мог говорить.
Генрих внимательно посмотрел на него и приказал:
— Дайте вина.
Следователь вскочил, нацедил полную кружку и протянул её королю. Генрих поморщился:
— Не мне, а ему.
Аббат сделал несколько жадных глотков и остановился, видимо не желая пьянеть. Монарх с одобрением посмотрел на него:
— Теперь говори.
Аббат облизнул влажные губы, вздохнул глубоко и уже ясным голосом возразил:
— Нескажу.
— Почему?
— Деньги братии. Ты не имеешь права на них.
— Я король.
— Платить тебе я не обязан.
— Ведь ты платишь Римскому Папе.
— Он глава церкви.
— Меня признал главой церкви парламент.
— Парламент мне не указ.
— Не король. Не парламент. Кто же тогда?
— Папа и епископ, назначенный им, но не ты.
— Однако ты подданный английского короля!
— Нет, я подданный Римского Папы! Только его! Никому другому я не обязан служить!
— А Господу?
— И Господу тоже.
Генрих сделал повелительный жест:
— Поднимите его.
Подручный схватил верёвку, резко дёрнул её. Аббата точно подбросило вверх, но не высоко. Почерневшие пальцы ног слегка касались каменных плит.
— Довольно. Ты выводишь меня из терпения. Где твои деньги?
Аббат кривился от боли в вывихнутых руках, но молчал.
— Где твои деньги?
— У меня нет ничего.
Генрих махнул, и аббата подняли выше.
— Где твои деньги?
Из расширенных глаз несчастного выкатились две слёзы.
— Где твои деньги?
Молчание выводило короля из себя. Он вскочил на ноги и закричал:
— Хорошо! Я уйду! Палач возьмёт паклю, вымочит в масле, положит на темя тебе и подожжёт. Так вы пытаете еретиков. Посмотрим, понравится ли это тебе.
Лицо аббата исказилось от ужаса. Он прохрипел:
— Хорошо. Я скажу.
— Опустите его. Говори.